Свою одежду я кидаю в ванну, щедро засыпаю порошком и добавляю кипятка.
Разомлевшая и чистая, я наконец-то предстаю перед мамой. Чмокаю ее в щеку и исчезаю в спальне. К счастью, щедрый выбор черных джинсов и футболок в моем шкафу есть всегда. Оставив без внимания полку с черными джинсами и футболками меня пятнадцатилетней, я задумываюсь над такими же годом старше, наконец достаю с самой верхней узкие рваные джинсы размером с себя нынешнюю и с усилием натягиваю их на влажные ноги. На вешалке очень кстати оказывается подходящая черная майка с выцветшими буквами «Cradle Of Filth», и я облачаюсь в нее, попутно пиная системный блок старенького компьютера.
– Еся!
Я спешу выпорхнуть в кухню, а на деле вползаю туда, собирая плечами дверные косяки. Падаю на свое неизменное место между холодильником и столом, смотрю в тарелку супа и чувствую, что она уплывает подобно лодке, потерявшей причал.
– Всю ночь не спала? На тебе лица нет.
– Угу, – мычу я, для приличия ковыряясь ложкой в тарелке.
– Опять бизнес-планы? Продажи-то хоть есть?
Я покачиваю рукой, имея в виду «фифти-фифти».
– Как там Настя? Что у нее за невероятно крутой Эмиль?
С Настей мы дружим с начальной школы, наши мамы – примерно столько же, поэтому такая осведомленность меня не удивляет.
– Эмиль как Эмиль, ничего особенного. – Я жду, когда же она расскажет про пожар, но разговор продолжает вертеться вокруг Настиного парня.
– Его отец – какая-то шишка в городской администрации. Приезжал тут с делегацией, осматривал наши трущобы. Говорят, огромный парк развлечений будет. Может, и городу чего перепадет, дорогу сделают…
– Мам. Зачем ты просила приехать?
Она долго глядит на меня в молчании. Я старательно помешиваю суп.
– Еся… – начинает она, осторожно подбирая слова. – Твое наследство тебя не дождалось.
Наследство – это не просто фигура речи. Последние три года мы не теряли надежды на бабушкино возвращение. Родители исправно платили за дом. Наведывались туда, чтобы проверить, все ли на месте, и привести в порядок комнаты. Во время одной из уборок мама и нашла завещание. Бабушка отписала дом – вернее, принадлежащую ей половину – со всем, что внутри, своей единственной внучке, то есть мне. Человек, исчезнувший при невыясненных обстоятельствах, пять лет считается пропавшим без вести, а затем по закону объявляется умершим. Спустя два года, если бы бабушка так и не объявилась, мне предстояло вступить в наследство.
– Она вернулась? – спрашиваю я взволнованно, потому что именно так бы и подумала, если бы не знала правды.
Мама качает головой.
– Ночью все сгорело.
«Наследства» мне по-прежнему не жаль. Я думаю о пропавшем бабушкином рейсте. Единственный известный мне путь на Кройц-штрассе отрезан. Теперь, когда у меня есть официальное приглашение, придется побегать в поисках главного входа.
– Что сказал папа?
– Что туда ему и дорога.
Тут я с ним согласна. Мама подходит и гладит меня по волосам.
– Расстроилась?
– Вот еще! Если что, бабушка может жить с нами.
– Конечно. – В это «если что» не верим мы обе. – Хорошо, что я забрала документы и фотографии, – говорит она. – И немецкий сервиз…
Мне вдруг становится смешно.
– Всего лишь сервиз?
– Ну-у… – Мама садится напротив и разливает чай по двум чашкам – не немецким, а нашим, которые были здесь всю мою жизнь. – Вообще-то, не только. И не надо так на меня смотреть – дом стоит почти что в лесу, заходи и бери что хочешь… Вместе с завещанием бабушка сделала опись. Я взяла только ценное. Думаешь, она бы обрадовалась, если бы вернулась и не нашла своего золота или этих кропповских блюдец? Я бы и пианино забрала, – распаляется она, – только не в отцовский же гараж его ставить!
