– Я уже это сделал, дорогой Сёмочка.
– Тогда возьмите этого юного гения под своё крыло, а то он как чокнутый по ночам на опилках формулы решает.
– Вы молодец! – воскликнул профессор, пожимая Вадиму руку.
Между ними быстро завязалась дружба. После ужина Вадим летел в седьмой барак, чтобы обсудить с профессором свои новые идеи.
– Жаль, судьба не свела нас раньше – прекрасная бы получилась синергия! – любил говорить профессор, поглаживая свою седую бородку.
– Когда выйду, опубликую свою работу. Вы в ней будете моим научным руководителем, – отвечал ему Вадим.
– У вас, Вадик, всё впереди, а моя песенка спета! Сумел бы уехать с семьёй – преподавал бы сейчас в Гарварде, не сидел бы в сыром бараке. Нам с вами ещё повезло… А сколько непризнанных гениев остались в святой земле Соловков. Уж лучше умереть, чем жить в неволе. Когда выйдете на свободу, сразу уезжайте, мои коллеги в Штатах вам помогут. Тщеславие – наш главный враг. Не заинтересуйся моей диссертацией военно-промышленный комплекс – не надо было бы обивать пороги в ОВИРе, надеясь, что отпустят. Когда нервы сдали, устроил митинг в Белом зале родного Политеха, – на морщинистом лице профессора засияла озорная улыбка. – Собрал больше сотни подписей в свою защиту, а кончилось как всегда – упекли по 109-й. Хорошо что измену не пришили. Как говорили древние, «темпора мутантур» – спасибо, господу – первые правозащитники появились.
– Что у нас за власть такая – лучших людей в лагерях сгноили, – грустно заметил Вадим.
– Тише! На зоне полно стукачей, – опасливо оглянувшись, сказал профессор.
– Меня они пытались завербовать, когда я отказался, подложили под матрас пистолет.
– Нам, дорогой мой Вадик, лучше абстрагироваться от нашего прошлого, иначе мы ни на шаг не продвинемся в работе.
– Вы правы, профессор, математика – лучшее лекарство от лагерной депрессии, – согласился Вадим.
Через несколько месяцев они закончили работу над программой.
– Приглашение из Стэнфорда я вам гарантирую, – со слезами на глазах говорил профессор, обнимая Вадима в день его освобождения.
Когда в тоталитарное государство врывается дух свободы, жизнь в нем начинает бить ключом. Все бурлит как в адском котле, куда люди добровольно бросаются теряя голову.
Вадиму было нелегко вернуться в обычную жизнь после долгого отсутствия. Все, что происходило теперь вокруг, называлось одним словом: «Перестройка».
Он обзвонил всех однокурсников, надеясь встретиться за «рюмкой чая» и вместе вспомнить студенческие годы. Но все они, став добропорядочными отцами семейства, заканчивали разговор одинаково: «Был рад тебя слышать, старик, но прости – встретиться не смогу, совершено нет свободного времени».
И только дамский угодник Сережа Разумовский, оставивший за собой право личной свободы, быстро откликнулся на его зов.
– Завалимся в «Кавказский», закажем коньячку с шашлыками, как в прежние времена, – весело предложил он во время телефонного разговора. – Кстати, ты не будешь возражать, если я прихвачу с собой парочку длинноногих красавиц? – прибавил он, довольно загоготав.
– Ты же без этого не можешь, старый развратник, – пошутил в ответ Вадим.
Ресторан «Кавказский», располагавшийся до этого в длинном узком подвале на углу Невского и Плеханова (бывшей Казанской), занимал теперь и бельэтаж. Стены двух залов были увешаны пейзажами Грузии в стиле Пиросмани. Вадим, сопровождаемый метрдотелем, поднялся по крутой лестнице в верхний зал, заняв столик у окна.
