Веснадцать - страница 3

Мне приходилось бегать безродной Гердой.

Кая искать или Каина – сути нет.

Перебиваться клянченным бомж-пакетом,

тихо сползать по грязной сырой стене.

Было какое-то время эпохи Элли.

Но временам, как рукописям, в печах

жаль, не гореть. И туфельки поплохели

в крошеве остром желтого кирпича.

Я представлялась людям как Холден Колфилд.

Верили в пропасть глаз из-под ржи волос.

Я покупал горячую чашку кофе

за полчаса рассказов, как им жилось.

Я говорила: слушай, я правда Мэри,

хочешь, таинственный вместе увидим сад?

Палец к виску в ответ. Но в какой-то мере

каждый имеет ключ от такого сам.

Ты рассмеешься, воздух запахнет смехом:

хвоя, шалфей, пачули, иланг-иланг…

Вот, я стою, согретая черным мехом

шапки-ушанки. Где-то поет Билан.

Может быть, ты увидишь сквозь все помехи

Имя мое.

Кем бы я ни была.

изо_льда

Из камня или изо льда, Изольда, сделана ты кем-то?

Закуривать таблетки Кентом и ждать, пока прошепчет «да»

тот человек, кого ты хочешь то приручить, то приучить –

к себе, что днем темнее ночи, светлее светлого в ночи.

К себе, что так рыжеволоса, что затмевает солнце враз,

что обожает безголосо петь песни с тайным смыслом фраз.

Ты вроде отыскала счастье: ему стираешь ты носки,

но ночью рвет тебя на части от неизведанной тоски.

Ты хочешь меньше всех на свете – и в то же время больше всех:

орать стихи в холодный ветер во всей щемящей их красе.

Ты хочешь, чтоб тебя любили – и говорили, боже мой,

как отличают чахохбили от хачапури с шаурмой,

о чем угодно, кроме страсти, тебе всего семнадцать лет,

и ты – невинный головастик средь рыбных будущих котлет.

Изольда, будь смелей, и будет твоим врагам и шах и мат,

у ног собакой ляжет Гудвин, по всем – зачет и автомат,

и что тебе бы ни светило – остановиться значит смерть,

ты поворачиваешь стило еще на четверть и на треть…

…Но на сто восемьдесят сразу ты побоишься, как всегда,

поэтому заветной фразы ты не услышишь ни-ког-да.

«Я приезжаю к тебе под вечер…»

Я приезжаю к тебе под вечер.

Наш диалог ниочемно вечен –

ты мною в книгах увековечен

тем, что сжигаешь меня, как свечи.

Где-то включают свет.

Я приезжаю к тебе на кофе,

ты его варишь совсем как профи,

я наблюдаю, как строг твой профиль –

вечер близится к катастрофе,

не опознают ведь.

Мы – спайка личных местоимений,

чтобы шарахались в онеменье

с Тмутаракани и до Тюмени

люди, сидящие на измене

и на дурман-траве.

Я собираю в подол звезды.

Ты говоришь, что уже поздно,

ты мной прочувствован мозгом костным –

весь такой прозовый или прозный,

радует, что не прост.

Нас, выбегающих из подъезда,

сфотографирует некий бездарь.

Нас впереди ожидает бездна,

через которую интересно

будет построить мост.

«Дождь отблистал, отпричитал, откапал, больше язык…»

Дождь отблистал, отпричитал, откапал, больше язык

Дороги неразличим. Незачем плакать и опускаться на пол,

и соскребать предутренние лучи.

После, конечно, кто-то допишет повесть – там и любовь

меж строк, и такая горесть, та, от которой камень горючий

плачь. Тот, кто влюбился, только что познакомясь, сам же

себе с терновым венцом палач.

Их будет жалить, как там тебе ни жаль их, снова

схлестнётся зло на мечах с добром.

Только Предназначение на скрижалях ни зачеркнуть, ни

вырубить топором.

Кто-то перерезает чужие судьбы, и, забывая вглядываться

в суть их, кормит влюбленных стылым кошачьим супом,

найденным за плитою молочным зубом,

перележалым

желудём из-под дуба, сводит с ума, с дороги, на нет, к нулю…

Этому, знаешь ли, я не то чтоб рад, но…

Назад Вперед

Веснадцать - страница 3

Похожие книги