Веснадцать - страница 5



«Нет, здесь не живут звездокрылые чудные феи…»

Нет, здесь не живут звездокрылые чудные феи,
И по мановению палочки не появиться
Проспектам в очках из витрин и пальто из кофеен,
В кармане пальто – словно плеер, живые певицы,
Соборам – у них купола словно вычертил циркуль,
По глади лазоревой золото звезд разбежалось.
А там, на окраинах, что-то таится – не цирк ли?
Пустырь – живописен, и вовсе не давит на жалость.
Нет, эти колонны – не голени белых атлантов,
а что-то похожее на идеальные зубы.
Мой город похож на мужчину – немного патлатый,
невыспавшийся по утрам и бровями насуплен.
По рекам холодным течет эта кровь голубая,
Немного больная от вредных микробов-бутылок.
Не будем сегодня о грустном, что не улыбает.
Мой город тебе по ночам тихо дышит в затылок.
Ему захотелось побольше зеленых оттенков.
Глаза габаритных огней покраснели от ночи,
От улицы, от фонарей, и, конечно, аптеки.
Я в черном, от этого городу не одиночей.
А гости летят мотыльками в светящийся Питер,
На голос проспектов, таинственный запах кофеен,
Летят без оглядки, без цели, без спросу…
Терпите!
Вас встретит мужчина.
В зеленом плаще, я уверен.

«– Хочешь, я научу тебя говорить…»

– Хочешь, я научу тебя говорить,
что не под силу ни одному врачу?
Хочешь, будем чувствовать жизни ритм
вместе? Хочешь, я тебя приручу?
Вечер любуется нами во все глаза –
пьем эти взгляды, как васильковый чай.
А у моего Лиса в глазах гроза, предупреждает:
– Не надо. Не приручай.
А у меня слезы в глазах дрожат,
в пальцах сломался новенький карандаш…
Лис продолжает – не мне ему возражать –
– Что ты ответишь,
когда ты меня предашь?

«снова сяду графоманить в это воскресение…»

снова сяду графоманить в это воскресение. выцветают в волосах рыжие, осенние, прядки по воротнику, увядая в русые. ветер носит ароматы выходцев из грузии, и щекочущие нос воды туалетные, мне бы с зимнего моста прыгнуть в воды летние, во влюбленные глаза, переклички чаячьи, мне б часы перемотать, да не получается, не глаголы бы зубрить по аудиториям, а на улицах орать джанджахарью морию…
я спешу на факультет, на лексикологию, мысли, уходите прочь, сирые, убогие. мой тюремный срок – пять лет, выйду с аттестатами.
графоман я, графоман, поэтессой стать мне бы.
на магистра отучусь, публикуя хроники,
а потом забью на все,
и подамся в дворники.

«Меняю тебя на звонкое «Я жива!»…»

Меняю тебя на звонкое «Я жива!»,
на утренний, прилипающий к векам, сон,
и я тебя распарываю по швам –
сегодня мне подходит другой фасон.
Меняю тебя на синие поезда,
льющийся из вагонных окошек джаз,
и на меня найдется один из ста
тот, для кого в сердечном кармашке – шанс.
Меняю тебя на громкие «Я люблю!»
от мамы, подруг, мурлычащего кота,
на предвкушение теплых домашних блюд,
домой приходишь в десять часов когда.
Меняю тебя на право не приезжать,
забыть остановку, номер маршрутки, дом,
чтобы, желая к ногтю меня прижать,
ты не имел бы права при всем при том.
Меняю тебя, как выгоревший носок
с дыркой на пятке, будто я – Ахиллес.
А чтобы ты ко мне не стучал в висок.
А чтобы ты мне в новый носок не влез.
Меняю тебя на билль о моих правах,
в частности, на свободу и на любовь,
в памяти нарисую себе провал,
чтобы себе казаться совсем любой.
Меняю себя, сдавая кольцом в ломбард,
с парочкой потускневших уже камней,
и может быть, какой-нибудь пьяный бард
споет балладу, идущую только мне,
и может быть, какие-нибудь дожди
ему подыграют флейтой в сырой трубе…