И Шань мог бы сказать, что у богдыхана имеется фарфоровый сервиз, который, как считается, прислала ему в дань английская королева. Говорить не стоит про императорскую посуду. Так люди сидят и говорят любезности, а главное и самое интересное утаивают друг от друга. Ради дисциплины и порядка нельзя сказать о севрском фарфоре во дворце Юань Минь Юань. А мятежники на юге убивают императорских солдат, и это уже не тайна. Дрожь пробегает по телу при одном воспоминании о событиях на юге.
«Но и я очень хитрый азиат, Муравьев, такой именно, каким у вас представляют нас, и я это тебе докажу. Сто марок вин! Двадцать пять кушаний. Разве ты думаешь, что в китайской кухне не найдется гораздо большего количества изысканных блюд и деликатесов? Я бы угостил тебя гнездами ласточек, пропитанными птичьим жиром, или пилюлями Божественного меда, о которых вы, может, ничего не слыхали. Жизнь в приамурских провинциях груба, чужда аристократической утонченности. А нам хотят доказать, что Китаю следует лезть еще выше на север по европейской карте мира, туда, где нет китаянок, где женщины грубы, как оленьи телки. Но у И Шаня есть с собой не менее вкусные китайские вина, чем твои из Франции. Мы знаем все о тебе: что у тебя француженка жена, но сам ты азиат и татарин и не знаешь меры в угощениях. Конечно, все хорошо, все приятно, от радости хочется посмеяться. Если бы не тяжелые заботы».
Издали докатился раскат орудийного выстрела. Как раскат грома. И сразу выстрелила другая пушка. Выстрелы были сдвоенные, все знают, что сегодня шло учение не на шутку и еще не закончилось, стреляют бомбами по целям, по пням и по деревьям. Хороший салют для парадного обеда.
А вот заиграла духовая музыка здесь, на палубе губернаторской баржи, похожей на плавучий ямынь.
Князь И Шань попросил сделать любезность и посадить юного кавказского князя Дадешкалиани рядом с ним и с переводчиком. Хорунжий при прошлой встрече очень понравился И Шаню. Он в черкеске, с двумя рядами золотых газырей на груди, с кинжалом, ручка которого в золотой насечке. Очень горячий при исполнении дела, вихрем скачет со своими казаками, высадившись на берег по поручению Муравьева. Имеет право! По левому берегу! Там у них, на Кавказе, колючие леса, сползающие со скал к стремнинам. Но там у Муравьева была не только служба, а целая жизнь… Дадешкалиани как родной Муравьеву. Его любимец как приемный сын у японского князя.
Старый князь и молодой князь стали вежливо уверять друг друга в преданности России и Китая друг другу. И Шань с длинными белокурыми усами и блондин хорунжий со светлым пушком на губе посматривали друг на друга с симпатией. Дадешкалиани остер, за словом в карман не полезет, изысканно любезен, учтив, чувствуется кавказская натура и петербургское образование. Склоняет И Шань со временем приехать в Петербург.
«Это ты, Муравьев, на Кавказе воевал, вмешивался со своим войском в распри между христианами и магометанами и там научился от тех и других доброжелательному гостеприимству! Привез к нам кавказского красавца князя. Это тоже хвастовство, на которое Китаю пока нечем ответить. У нас пока нет своего Кавказа, но есть Тибет».
– А у вас едят свинину? – спросил И Шань.
– Да, ваше сиятельство.
Ответ понравился И Шаню.
– А баранину?
– Да, конечно.
И Шань поморщился. Молодой хорунжий знал, что китайцы считают далеко не всякую баранину изысканной пищей. Любую баранину едят монголы. Это плохая рекомендация. Но он не желал бы из вежливости осуждать то, что принято в другом народе. Дадешкалиани сказал, что кавказская аристократия, как все и всюду в Европе, приняла французскую кухню, но что и народ, и знать одинаково любят баранину и сохраняют вкус ко множеству собственных кушаний. И Шань услышал, как бараньи вырезки жарятся на шомполах и что шашлыки любимое кушанье всей русской императорской кавказской армии. И какое вино пьется в каком случае. И Шань выслушал целую проповедь, как по священной книге, про символы вин и про обычаи мужского братства.
