Мысли повторялись. Обида, конечно, со временем забудется.
Долго катили по прибрежной равнине, которая по сторонам дороги местами, как заметно, затопляется в приливы или в накат волны. Вон и море видно. И ветер пахнет морскими водорослями.
И видны в море корабли с дымящими трубами, как будто плавучие европейские фабрики подошли к Печилийским берегам. Всюду по морю флот, даже по горизонту стоят корабли. Чем дальше, тем кажутся еще таинственней и грозней.
Почувствовал Кафаров, какой тут простор и воля и в какой темнице приходилось ему сидеть годами за стенами столицы, где и ум как в клетке, что не только был он ограничен в движении, но мыслями стиснут; приходилось, себя не жалея, погружаться в научные занятия, не давать себе роздыху, губить изнурением мыслей, находя утеху лишь с такими же занятыми людьми, так же стиснутыми законами и стенами.
А ведь как-то забылись тут сразу все недуги, уж и ноги совсем не болят. Вид моря излечивает лучше, чем теплые воды при уединенной кумирне в горах, у первозданного родника, где живет преданный друг и приятель Палладия, монах-даос.
Видно, суждено Палладию быть заточенным на годы. Если не наука, руки бы на себя наложил.
Не так ли чувствуют себя наши дипломаты во множестве стран, куда стремимся мы ради величия и престижа и живем, окруженные фанатичными народами, губя себя, людей своих и не извлекая торговых выгод. И Путятину на корабле, видно, нелегко. А Путятин еще хочет вложить средства России в Китай, учить чему-то китайцев и начать тут проповеди, дорогостоящую утеху… При этом мечта многих передовых устроителей государства нашего переженить азиатов на русских, обрусить их. А зачем китайцам православие, когда их вера и так глубока и осмысленна?
Пахнуло от ветра и вида моря не только водорослями и волей, но и тревогой большого мира, торговых предприятий, войн, событий, от которых не отсидишься в теплом, укромном уголке гнезда за стенами. Ведь и птицы перелетные уходят за эти моря, высиживая детенышей. Этот мир доплыл на кораблях до «стен недвижного Китая».
А корабли с дымом труб и без дыма и без труб, с мачтами без парусов и с парусами были еще далеко-далеко.
Путятин не сидел без дела. Он стоял в Печилийском заливе, или, как тут говорили, «в море Печили», на своем белоснежном пароходе «Америка» с огромными красными кожухами по бортам над колесами.
Берег виден. Это темная низкая полоса. Там устье реки Пейхо, так на эскадрах европейцы называют Хай Хэ. На картах она под этим же названием.
Там сплошные мели, вход заметить можно, когда паруса тяжелых морских джонок с грузами в Тяньцзинь из разных городов Китая уходят в пески, петляют там мимо фортов крепости Даго.
Все время ветры в Печилийском заливе, временами немилосердно качает, будь он проклят! Всем в тягость. Кажется, кроме Евфимия Васильевича, который так воодушевлен идеями и так привычен к морю, что внимания не обращает.
Ставка генерала Тянь Тин Сяня, главнокомандующего китайскими войсками на устье Пейхо и в крепости Даго – он же губернатор столичной провинции Чжи-ли, – находится в монастыре, который подымается за деревьями сада из-за низкой стены. Ставка видна отлично. Монастырь совсем близко от фортов. Башня его и деревья на возвышенности показывают ясно, где пребывает командующий; преотличная мишень для корабельной артиллерии англичан и французов. Путятин уже предупреждал Тяня, что он не на месте расположился; да что толку подавать ему советы? А первыми же залпами его ставку снесут вместе с самим Тянем, если не поступит по древнему правилу стратегии – при неудаче спасаться бегством.
