И в танце легкость обрести,
Которой так мне не хватает в жизни.
Я петь хочу под звездной ночью:
Петь, голову закинув ввысь,
Чтоб дальше звезды отраженным светом
Несли внимательным глазам людей
Мои слова и музыку и смысл,
В одном порыве сопрягая души…
Ведь только так и стоит петь:
Петь, забывая обо всем,
Петь, ни о чем не забывая.
А кто споет всю боль мою,
Когда не сам я…
Со дна доисторических глубин
Моей всетлящей, всеприсущей Боли
Сквозь толщу черной слепоты,
Сквозь марево истлевших судеб
За прожитые ими чад и смуту,
За все непрожитое солнце —
Со всею обреченностью живого
Пущу к безмолвным небесам
Свой голос-крик,
Свой голос-луч,
Свой голос-птицу…
Но перед тем я преклоню колени,
Щепотку вдохновенья испрошу
У тени, —
Только то не Эвридика! —
Вселенский голос скорби и любви,
С которым рядом сам Орфей – безликость:
Эдит Пиаф.
Оэ!
Я петь хочу!
Я петь хочу на языках чужих,
Которые пойму, не понимая,
Которые, услышав, – проживу.
Хочу содрогаться в ритме тамтама,
Лениво плечи расправлять
Под разъедающий слова бандонеон,
Кружиться от шотландской флейты,
Постичь – ситару, домру, мандолину,
Маракас, банджо, кантеле и укулеле, —
И с каждым петь на языке его.
Судьба!
Пошли мне умереть под звуки фаду!…
И если возродиться, то в плену
Забытого парижского романса.
Мне говорят, что песню надо заслужить.
Но право жить, не есть ли право – петь?
Родившись – петь,
И раньше – петь, чем говорить!
Пока глаза от мрака не остыли,
Пока душа открыта небесам
Ловить в себе мелодию Живого,
Ловить во всем мелодию свою!
В ней изливать счастливое начало.
И даже научившись миру,
Не потерять ее —
себя не потерять.
О жизни – плача петь,
С улыбкой петь о смерти,
Но петь всей жаждой только о любви.
Петь, забывая обо всем,
Петь, ни о чем не забывая.
Судьба!
Пошли мне умереть под звуки фаду…
Апрель – май 1988
