Он не удивился, просто пожал плечами.
– А вы думаете, что на него раньше не жаловались жандармам? Всякий раз, как он нас избивал. Он дружит с мэром в главном городке. Никто не заводит против него дела, сколько ни жалуйся. Даже если бы он нас убил, и то ему бы ничего не сделали.
– Эстебан…
Хулия снова почувствовала странную лёгкость в рёбрах и отчаянно пыталась задать какой-нибудь важный вопрос. Но Эстебан уже откинулся обратно на нары и прикрыл глаза:
– Закройте дверь, когда будете уходить.
Чуть пощёлкивая аппарат затихал. Замедлялось кручение дисков на корпусе, меркли лампочки. Хулия лежала на полу, и щека её была прижата к половицам. Встала она медленно, тяжело опираясь на руку. Листы с машины разлетелись по всей комнате, и Хулия медленно стала их собирать, не отдавая себе отчёта, зачем же это делает. Механизм затих и в комнате остался только свет уличных фонарей. Где-то работал телевизор. Хулия заглянула под стол, проверяя не осталось ли там ещё одной страницы, а потом побрела по коридору. Тётя с дядей мирно болтали в гостиной, а по телевизору шла какая-то викторина. Чтобы ни происходило с Хулией и сколько бы это ни заняло времени, они не заметили.
Хулия тихо поднялась на второй этаж и бросила собранные страницы на стол, где стояла тарелка фруктов («Если ты ночью проголодаешься»), её заранее распакованный ноут и бутылка минералки. Чувствуя себя сомнамбулой, она прошла к своим вещам, рванула молнию на туристической сумке. Достала мягкий лётный шлем с большими очками, натянула по самые уши, села на постель, согнув ноги в коленях и схватив себя за щиколотки, и уставилась в окно. Дом её родственников стоял в престижном районе Ками де Мар, всего пара параллельных улиц отделяло их от цепи шикарных отелей, чьи окна и двери выходили прямо на пляж. Несмотря на то, что стояла ночь, Хулия слышала крики чаек. Улица была узкой, в доме напротив свет не горел, возможно, там сейчас никто не жил. Сидя на кровати, Хулия могла видеть тёмно-синее небо, подсвеченное жёлтыми уличными фонарями.
Наконец она стянула с себя шлем. Три года назад, когда отец, поддавшись на уговоры, только купил его ей, она носила его неделю, не снимая даже ночью (единственное исключение – во время купания в ванной). С тех пор шлем стал обладать странной магической силой, он выбивал из головы любые плохие мысли, заставляя думать о чём-то неясном: о бескрайнем небе и белых птицах, о башне-маяке с стеклянной верхней комнатой и столе, заваленном золотыми старинными географическими картами. И о том, что она видела, летая на самолёте: о бескрайней пустыне облаков далеко внизу. Но взрослые люди не бегут искать утешения в детских игрушках.
Смутное подозрение, зародившееся у неё год назад, постепенно крепло. Нет никакого взрослого поведения. Ты достигаешь состояния взрослости к пятнадцати-шестнадцати, а потом ты прекратишь изменяться, по крайней мере внутри. Обретёшь новый опыт, но расти прекратишь. Тебе придётся изображать эту взрослость, изображать всё время, пока маска не станет твоим лицом. Взрослый посмотрел бы в лицо опасности. Выдуманный взрослый. Реальный взрослый придумал бы себе утешительную ложь. Она просто грохнулась в обморок, устав после переезда, и посмотрела ряд приятных и необременительных галлюцинаций. Грязь на её спортивных тапочках, оставшаяся после того, как она пробиралась по ночным садам за Паскуале, просто свидетельство того, что тётя Клара плохо убирает дом. Осталось списать отметины на брюках после того, как она упала на камни у колодца, на происки инопланетян или заставить себя не обращать на них внимания, пока не удастся забыть о таком неприятном факте, свидетельствующем, что всё произошло с ней реально.
