Если библией Женьки была… Библия, то библией Андрея считалась «Исповедь» Льва Толстого. Он утверждал, что прочитал ее тридцать два раза.
– Почему именно тридцать два?
– А так получилось.
– Ну значит осталось сделать это еще раз.
– В смысле?
– Я так понимаю, каждое прочтение – это жизнь заново, ты ведь для этого штудировал «Исповедь» столько раз?
– Может быть.
– Тогда прочти в тридцать третий и сравняйся с главным героем человечества, столь любимого Женькой.
– Ты прав, каждый раз я открывал в себе что-то новое, как будто чувствовал себя другим, да и воспринимал текст иначе.
Игорь вспоминал этот диалог с Андреем и рассуждал, смог бы он с таким же терпением пихать в себя Толстого, еще и столько раз. Шопенгауэр и Ницше, Маркиз де Сад и Шпенглер, да кто угодно, но Толстой… Для Игоря он был слишком занудным.
«Если верить Андрею, эта… ладно, назову ее с большой буквы, но только из уважения к приятелю, – Исповедь, перевернула всю его жизнь», – так рассказывал Игорь Наде, когда начал ее знакомить с компанией. И теперь он то и дело предлагал всем заумные цитаты оттуда, как казалось Игорю, чуть ли не в обязательном порядке. Забавно все это выглядело. В качестве основного блюда и на первое подавалась «Исповедь», на десерт – Библия. Попытки Игоря с Надей втиснуть в меню, например, Ницше, были не всегда удачными. Но ребята не особо огорчались. Авторитет Андрея неоспорим, к Женьке относились снисходительно. Каждый в группе занял свою нишу, Игорю было комфортно, в ней он чувствовал себя значительней, чем в одиночку. Вот если бы Андрей пореже цитировал своего Льва: «…жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать…» – ну и что-то там еще в этом роде. Что здесь такого, что должно изменить нутро? Андрей говорил, что его нутро преобразилось. «Каждому заходит то, что по его душе». Это все, что он сказал Андрею. Ну, а цитаты, которые товарищ знал почти наизусть, вызывали у них с Надей скорее скепсис, чем благоговение, каковое лезло из Андрея. Его он преподносил как повод прочитать «Исповедь» и побороться с ним в почитании мастера. Только получалось наоборот: слова Андрея про первое знакомство с текстом им с Надей были смешны. Ну, типа перевернуло. Ладно бы дело ограничивалось цитированием. И почему люди считают своей главной задачей убедить других согласиться с ними во что бы то ни стало? Пришлось сказать другу в глаза, чтобы брал пример со спортсмена.
Все же книга напугала Игоря, хотя он не признался в этом никому. На вопрос Андрея: «Что скажешь?» – отшутился, что выбирает второй путь. Это мысль из произведения, чтобы не подумали, будто парень пренебрег чтением. Конечно, больше всего он хотел подыграть Андрею.
– С каких пор ты стал эпикурейцем? – усомнился Андрей. Игорь пожал плечами, но про себя согласился: если по-честному, то ему по душе четвертый – путь слабости. Потому что с момента прочтения книги не было ни одного дня, чтобы он не переставал рассуждать о неизбежности смерти. Как будто влез в шкуру Толстого и теперь только и думал, что проживет жизнь бессмысленно, без понимания, можно ли это изменить. А от такого осознания страх неминуемости кончины был еще ужаснее. Теперь каждый день перед молодым человеком представали картины, одна «краше» другой: вот он в золоченом гробу или в простом, обитом черно-красным ситцем; а вот во фраке с бабочкой и в черной сорочке с белым галстуком; или же в костюме, в камуфляже цвета хаки. Словом, он воображал себя, особенно перед сном, на смертном одре в разных вариациях. Игоря охватывал ужас не только от предстоящего умирания, но и от полного осознания факта своей никчемности, ненужности, бессмысленности прожитых лет.
