Ровно через неделю он показал результаты «своей» работы. Все были поражены тонким искусством, можно сказать, великого хирурга, но радости на его усталом лице никто не увидел.
Статьи о феномене, произошедшем в клинике, заполнили страницы всех газет. Фотографии Евгения Александровича и его пациента мелькали везде. Репортажи были так часты, что раздражали не только Евгения Александровича. Чрезмерная слава стала ему в тягость. Он был бы не прочь уйти в отпуск, но беспокойство, что потеряет связь с Андреем, останавливало его, и эта безысходность замкнутого круга давила на психику, угрожая разрушить её окончательно.
Он привык к Андрею. Поначалу неподвижное тело раздражало – пугало своей окаменелостью. Когда Андрей начинал разговаривать с ним, Евгений Александрович всегда смотрел на его губы – ждал, что вот-вот они разомкнутся, и когда понимал, что этого не произойдёт, морщился, как от зубной боли. Ему всё больше и больше нравилось беседовать с Андреем. Многого он не понимал, и чужая, неведомая доселе философия захватывала его полностью. Он мог часами сидеть рядом, как заворожённый, пытаясь понять смысл сказанного, запомнить его. Ему казалось, что способности разума Андрея лежат где-то на поверхности, но ухватиться за тонкую ниточку другой, неосознанной реальности что-то мешало. Он подозревал, что Андрей скрывает от него то, что помогло бы ему проникнуть в самую глубину сути – познать истину сверхчеловеческих возможностей. Всё, что демонстрировал Андрей, не поддавалось никакой логике: он спокойно мог убрать любой предмет и вновь вернуть его обратно. Он мог вылечить любую болезнь. Евгений Александрович убеждался в этом не один раз.
Всю мощь свою он устремил
На сгусток тьмы неумолимой,
Распада ход переломил,
Дав жизни силы исцелимой.
Зная, что доброе сердце Андрея не оставит в беде страдающего человека, он просто привёл в палату свою племянницу. Врачи давно вынесли ей приговор, что она не жилец, что ни одна операция не сможет остановить быстро развивающийся рак костной ткани. Болезнь редкая и пока неизлечимая.
Евгений Александрович пошёл на хитрость: он не сказал ни слова Даше и тем более Андрею. Это был его первый эксперимент. Эксперимент природы человеческих отношений. Он был уверен, что установка высшего разума направлена на восстановление всего живого, что есть на земле и во всей вселенной. Всё чёрное, негативное, приносящее смерть, всё это не что иное, как наше зло, наши мысли, направленные на уничтожение, материализующиеся в пространстве, создающие хаос, который наш разум неспособен распутать, и погибшие, отравленные клетки начинают прогрессировать стремительно и неотвратимо. Это соизмеримая ассоциация с больной системой государства, где в роли вируса внедряются моральные уроды, впившиеся в массу доноров, обескровливая общество и страну. Как это всё между собой похоже…
Мотивируя тем, что девушке необходимо подождать дядю, и вместе пойти домой, он дал ей журнал, оставив в палате, где он мысленно беседовал с Андреем на отвлечённые темы.
Девушка, иногда отрываясь от красочных страниц журнала, смотрела на неподвижное лицо Андрея с большим сочувствием. Она знала о больном, находящемся в коме, не только от дяди, но и из многочисленных источников часто мелькающей информации. Она знала и о своей болезни с неотвратимым страшным концом – концом её жизни. Она горько улыбнулась, сопоставив их жестокое состояние. Ей так захотелось, чтоб это мраморное, красивое лицо ожило, повернулось к ней, улыбнулось. Она представила это так чётко и выразительно, что ей показалось это явью. Она покачала головой, отгоняя неприятные мысли. Но больничная обстановка только усиливала угнетающее состояние, и она, отложив журнал, сказала тихим бархатным голосом, с нотками грусти и утомлённости:
