Андрей понять не мог, «что это тётка о таких вещах вслух рассуждает? А Полина – ноль эмоций, будто и не слышит. Ан нет, вот и она что-то залепетала каким-то глубоким грудным голосом, совершенно непохожим на её густой баритон». Этот голос исходил ниоткуда, он был везде. Андрей присмотрелся и обомлел – Полина совершенно не раскрывала рта. «Что же получается? Он, Андрей, умеет не читать мысли, а слышать их, как произносимую речь, только изменённую в своей тональности. Очень и очень привлекательная способность», – подумал он.
Татьяна повернулась к Полине и произнесла наигранно смело:
– А наплевать мне на запреты Евгения Александровича, да и на него, ворчуна старого. Ну что, снимаем с лица повязку? Уж больно жалко парня, пусть немного отдохнёт, а то всё замотанный лежит, как мумия. Только ты не пугайся. Хорошо?
Полина кивнула головой и приготовилась смотреть на обещанные страхи. Ей не верилось, что лицо этого человека изуродовано до такой степени, что смотреть невозможно. Если бы Татьяна не открывала эти страшные раны, стянутые глубокими шрамами, постепенно, с медленной осторожностью, а дала бы Полине неожиданно взглянуть на полностью открытое лицо, то она, наверное, упала бы в обморок. Полина только и различила среди этого рваного месива чуть приоткрытые веки с длинными чёрными ресницами и искажённый рот, открывающий белые ровные зубы.
– О боже! – Она прикрыла ладонью свои пухлые губы крупного рта и смотрела на Андрея изумлённо-растерянными глазами. – Как же он жить-то будет с таким лицом?
– Евгений Александрович обещал, что лицо будет довольно приличное. Часами у компьютера просиживает. Мать все фотографии ему принесла, чтоб он представлял лицо в объёме. Вот он и колдует уже неделю. Вчера сообщил, что готов к операции и не намерен её откладывать. – Татьяна поёжилась, показывая на мурашки, выступившие на теле больного. – Полин, ты не замечаешь, что здесь прохладно? Принеси-ка молодому человеку одеяло – замёрз, поди, и сказать об этом не может, бедняга.
Андрей с благодарностью отметил: «Наконец-то хоть один человек догадался, что он чертовски озяб». Татьяна наклонилась к Андрею, протирая его тело ваткой, смоченной прохладной жидкостью, приговаривала:
– Потерпи, милок, сейчас Полина принесёт одеяло, мы укроем твоё озябшее тело, и ты согреешься. Да ты посмотри, весь гусиной кожей покрылся. Ну точно, на поправку пошёл. Она стала растирать его тело лёгким поглаживанием своих рук. Приятное тепло растеклось по телу Андрея, и он подумал: «Странное дело – совершенно чужой человек заботится о нём, как о родном сыне». Он всматривался в её лицо, и ему казалось, что они знакомы уже сто лет. Только две большие родинки величиной с горошину в уголке рта казались ему неприятными и чужими. Непроизвольно он коснулся их. Женщина вздрогнула и приложила ладошку к уголку своего рта. Ей показалось, что чем-то её слегка укололи. Не обнаружив на прежнем месте своих родинок, она тихо вскрикнула, быстро достала из кармана зеркальце и пристально посмотрела на своё отражение. Родинок словно никогда не было. Она резко развернулась и бросилась обнимать вошедшую Полину.
– Полина, посмотри, ты что-нибудь замечаешь на моём лице?
– А что я должна заметить? Лицо как лицо. Ничего особенного не вижу.
– Да ты посмотри внимательней, здесь же родинки у меня были, а сейчас их нет.
– Точно, вспомнила я – были у тебя родинки, да большие, и куда же они у тебя делись? Странно как-то, – и Полина недоумённо пожала плечами.
