Вход со двора. Роман-воспоминание - страница 33

Распределительная деятельность шла по двум направлениям – тайному и гласному. Правда, гласной её можно было назвать тоже с некоторой натяжкой, поскольку члены местного комитета, запершись в бомбоубежище или в ином другом «схроне», делили блага для трудящихся так, что лучшая часть все-таки оседала в пакетах самих профсоюзных активистов. Пакеты у них были несравнимо увесистее, чем у рядовых членов, и скрывали в себе продукты, практически недоступные для одноцветной профсоюзной массы, например копченую колбасу. Страна знала, что это был очень важный ориентир в определении места граждан на социальной лестнице, ибо наличие или отсутствие копченой колбасы в домашних холодильниках свидетельствовало об отдаленности или приближенности трудящихся к благам жизни, к ее животворящим источникам. И когда какой-нибудь нервный рядовой член профсоюза начинал вдруг исступленно орать, что мороженый судак, положенный ему в пакет, размером и весом напоминает пескаря, то в ответ ему активист, стоящий у весов, начинал совать под нос свои исцарапанные и красные руки с поломанными ногтями и орать еще более исступленно, «что вот здесь, у этих весов, он стоит уже вторые сутки, а до этого ночью возил и вскрывал ящики с оледеневшими судаками!»

– И на хрен мне все это нужно! – возмущался активист. – Не евши – не пивши, а нахожусь на передовой линии заботы о таких, как этот вечный крикун! – он воздевает руки и обращается к очереди. – Из-за таких, как этот, я теряю последнее здоровье и нервы!.. Это мне нужно? – он с грохотом кидает на пол здоровенную рыбину, которая крутится как юла на холодном полу: – На, подавись моим судаком! – и так далее…

Однако скандал, не разгоревшись как следует, разрешается достаточно просто: из подсобки на крики неторопливо выходит профсоюзный лидер в распахнутой дубленке, перепачканной рыбьей чешуей, и укоризненно говорит рокочущим баритоном:

– Ну что вы, Сергей Борисович, всякий раз недовольны… Заберите, наконец, и моего судака…

Очередь начинает осуждающе гудеть, и пристыженный общественностью вечно брюзжащий Сергей Борисович волочет свой пакет на шестой этаж, где у него находится маленькая комнатка с дверью, обитой жестью, поскольку Сергей Борисович, отставной майор из управления по исполнению наказаний, заведует сейчас какими-то бумагами секретного свойства. Запершись за дверью, он еще долго рассказывает жене по телефону, какое жулье окопалось в нашем месткоме, как они «греют лапы», распределяя предновогодние продукты, и как по ним «плачет тюрьма» и прочее.

Гласная система распределения сюжетно была достаточно скучна и однообразна, а вот тайная, напротив, наполнена многими неожиданными поворотами, часто почти детективного свойства.

Звонит мне коллега Николай Иванович Самойлюков, помощник заместителя председателя крайисполкома, отвечавшего в крае за торговлю. Можете представить масштабы фигуры, даже помощника!

Коля, в недавнем прошлом журналист, сейчас полностью погружен в хитросплетения системы, которая называется советской торговлей. Сам он давно плюнул на журналистику длинным смачным плевком, и заочно учится в торговом институте и мечтает «соскочить» (так он говорит мне иногда в период откровений), заведовать какой-нибудь базой. Базы – это вообще нечто, это мечта, как тихий розовый закат на берегу зарыбленного пруда! Это сказание, равное «Слову о полку Игореве»! Вместе с Колей я бывал на некоторых из них и возвращался домой в оглушенном состоянии, поскольку внешнеторговая деятельность советского правительства ярче всего отражалась именно в базах. А на базе крайпотребсоюза, куда было пройти много труднее, чем на ракетную базу стратегического назначения, были сосредоточены богатства, сравнимые разве с сокровищами пещер Аладдина. Я помню, как Коля (а он был мой близкий друг еще по тому периоду, когда мы только начинали заниматься журналистикой) решил сделать нашей семье подарок и помочь моей жене приобрести югославскую дубленку. Это было время, когда у народа за вполне достойную дубленку сходили караульные армейские полушубки со стойким запахом колхозной овчарни. В такой я видел однажды даже самого Джигарханяна, не хватало вокруг только бараньего блеяния. Надо отметить, что жена моя Алла была слегка тронута на дубленке, особенно после того, как однажды, в Москве, в гардеробе Большого театра она увидела, как знаменатая актриса Ирина Скобцева небрежно сбросила с мраморных плеч на руки своего мужа, еще более знаменитого кинорежиссера Сергея Бондарчука, нечто шелковисто-струящееся, что оказалось итальянской дубленкой. Алла так часто и так вдохновенно об этом рассказывала, всякий раз подчеркивая, что из трех составляющих: Скобцевой, Бондарчука и дубленки – приоритет ее интереса, безусловно, принадлежал последней, пока наконец Коля не пообещал: