Утверждение, что Филип Кортни является призраком и даже королем всех фантомов, означало лишь, что он трудился призраком пера – проще говоря, литературным негром.
Занимался он тем, что писал автобиографии и мемуары известных персон – выдающихся, прославленных или хотя бы пользующихся дурной славой, – после чего означенные персоны ставили под текстом свое имя.
Как добросовестный ремесленник, получающий от работы неподдельное удовольствие, Фил Кортни был ярым приверженцем реализма. Автобиографию светской львицы он приводил в такой вид, дабы читатель поверил, что ее и впрямь сочинила светская львица, будь она в чуть большей степени – совсем чуть-чуть большей степени – культурна и наделена воображением; выходившие из-под его пера воспоминания праздного аристократа выглядели так, будто их и в самом деле перенес на бумагу праздный аристократ, будь у него чуть больше – совсем чуть-чуть больше – мозгов, и это всех устраивало.
Самого Кортни эти книги удовлетворяли целиком и полностью, ведь он вложил частицу души во множество персонажей, причем не вымышленных, а самых настоящих, чьи имена можно найти в телефонной книге, а случись им довести вас до белого каления, всегда можно наградить любого из них пинком под зад.
Поэтому до сего дня Фил Кортни, невзирая на мелкие перебранки со своими натурщиками, был совершенно счастлив.
– Все еще призрак, – признал он.
– И на кого теперь работаешь?
– Говорят, что на важную персону. Кстати, это человек из Военного министерства.
– Да ну? Как его зовут?
– Мерривейл. Сэр Генри Мерривейл.
Фрэнк Шарплесс, только что поднесший кружку к губам, медленно поставил ее на стол, не отпив ни капли.
– Ты… – начал он и сделал паузу, будто стараясь поточнее подобрать слова, – ты что, будешь писать мемуары сэра Генри Мерривейла?
– Ну да. Издателю он посетовал на нехватку времени. Сказал, что сам писать не станет, но надиктовать готов. Ясное дело, так говорят почти все, и это, как правило, ничего не значит. Придется редактировать…
– Редактировать? – взревел Шарплесс. – Тебе придется их сжечь!
– В смысле? Мне сказали, во время войны он занимал высокую должность, а еще расследовал множество громких убийств.
– Ни тени рока… – заговорил Шарплесс, глядя на Кортни с неподдельным любопытством на лице, чьи тонкие черты не могли не произвести приятного впечатления, – ни тени рока, что омрачила бы твой светлый день, ни голоса, что предупредил бы шепотом: «Беги, пока еще в своем уме, беги и не возвращайся». Но это ненадолго.
– Э! Погоди-ка! Что ты несешь?
– Послушай, старина. – С глубоким вздохом Шарплесс оперся кончиками пальцев о край стола. – Не хочу ходить вокруг да около, поэтому буду краток. Мемуаров сэра Генри Мерривейла ты не напишешь. А если у тебя иное мнение – поверь, ты заблуждаешься.
– Не напишу? Почему? Если намекаешь, что старик вспыльчив и неуравновешен, – улыбнулся Кортни с уверенностью человека, чья тактичность, бывало, одерживала верх над гонором популярной актрисы и спесью великого князя, – могу гарантировать, что…
– Беспечный юноша! – покачал головой Шарплесс, не отводя от собеседника угрюмых глаз. – О господи! Видал ли свет подобную беспечность? – Он сдвинул брови. – Кстати говоря, я не знал, что старикан здесь, в этом городе. Где он остановился?
Кортни выудил из кармана трубку, кисет и записную книжку. Закурил и принялся листать страницы.
– Ага, вот. «Резиденция майора Адамса, дом номер шесть по Фицгерберт-авеню, Олд-Бат-роуд, Лекхэмптон, Челтнем». Как мне сообщили, сперва он побывал в Глостере, где консультировал начальника полиции по какому-то уголовному делу, а сюда приехал отдохнуть.
