Юноша вкратце пересказал подруге об авторе и передал книгу ей в руки. Юна в восторге обратила благодарный взгляд наверх и громко несколько раз объявила о своей признательности ворону, в результате чего тот потребовал, чтобы девушка замолчала, иначе он оглохнет от её восторженных речей. Это изрядно повеселило Матфея.
Но вот отсчитав с десяток страниц, миловидное личико Юны погрустнело и прежней радости как не бывало. Она захлопнула книгу и, сжав её корешок пальцами, закрыла глаза.
– Что-то не так? Тебе плохо? – встревожился Матфей.
– Нет, со мной всё хорошо, даже лучше чем должно было бы быть, – ответила не сразу девушка; голос её дрожал. Юна еле сдерживалась, чтобы не заплакать. – Я не могу не думать о Ниле. Да, мы не дома, но с нами всё хорошо, у нас крыша над головой и мы сыты. Но он… Что с ним, Фей? Каково ему? Здоров ли он? Ранен или нет? Страшно ли ему? Как подумаю, так становится так тошно. Ведь это несправедливо. Он наш друг, он где-то там, а мы здесь. Он должен быть с нами, с нами. Мы с ним с самого детства дружны. Не представляю, что он сейчас думает и чувствует. Не представляю…
– Не нужно, Ласточка, – мягко проговорил Матфей, вновь ощущая подкатывающиеся волны смущения и бессилия. – Никто не виноват в том. Мы его обязательно отыщем и вырвем из лап вурдалаков. Он ведь и мой друг.
Но «мой друг» прозвучало как-то фальшиво.
С одной стороны, Матфей мучился эпизодом, когда Нила Хотина схватил громадный волчий пёс и словно былинку уволок прочь в неизвестность. Он переживал ту сцену вновь и вновь. Любой мог оказаться на пути Волкодлака, но нужен-то был ему Матфей и только он. Совесть вещала об этом в каждом зеркале, с любой поверхности, отражавшей виноватую физиономию всеслуха. И, по правде говоря, это Матфея должны были пленить, а не Нила.
Но с другой стороны….
Гнусное облегчение от горького принятия – от него Матфею становилось ещё гаже. Оно радостно шептало: соперника за внимание Юны теперь нет рядом. Ну, во всяком случае, на какое-то время. Матфей не кривил душой и не лгал, когда утверждал, что Нил – его друг, но уж скорее тот Юне приходился большим другом, и питал в отношении неё более чем дружеские симпатии.
От острых иголочек дурных мыслей, Матфею стало не по себе. Раньше он и подумать такого не мог о друге, считая его самым весёлым и добродушным в их компании. Что же случилось с ним, с Матфеем? И когда мерзкие мыслишки заползли в его душу и успели дать ростки?
Щелкнул замок двери номера.
– А мы вернулись. Лиандр, проходи быстрее, пока тебя тот франт за стойкой не увидел, – следом за открываемой дверью раздался бодрый голос Виктора Сухманова.
Матфей тяжко вздохнул. Всё что угодно, лишь бы не допускать темноту в своих мыслях.
Помянули тихо, без длинных речей и долгих посиделок. Никто не собирался напиваться, ведь каждый новый час мог стать последним в гостинице, и не в обычаях «дружеского круга» было принимать на грудь больше нужного. Да и вечер подступил скоро, выдворив облачный день восвояси. А темень, замазавшая улицу в окне чернотой, напомнила о бесконечной дороге за неимоверно долгий день и всё сильнее склоняла к желанному сну в удобных и чистых постелях.
Да, сон овладел их телами, как только погас свет в комнате. Прислужники, в отличие от хозяев, какое-то время шуршали и тревожно перешёптывались друг с дружкой. Но и их неугомонности наступил конец.
