Матфей долго боролся с липкой дрёмой. Мысли, словно иглы, отгоняли, кололи, протыкали подступавшие к нему сны. Ему представлялось белое, вытянутое в ужасе лицо Нила, когда Волкодлак стиснув громадную пасть на руке друга, волок его, будто пушинку прочь. В темноту, в неизвестную бездну.
Тут же из мрака проступали лица отца и матери, с чёрными глазами и разверзнутыми в немом крике ртами. Тьма поглотила и их, до последней косточки.
Но вот огонёк замаячил вдалеке, такой малюсенький светлячок надежды. Он рвался к Матфею, отважно отражая натиск ночи. Нет, это не огонёк. Это Юна. Она лучилась ангельским светом. На лице её сияла привычная добрая улыбка. Ещё немного и она дотронется до него. Но вдруг в одно мгновение всё изменилось: вокруг шеи Юны обвилась чёрная удавка и потянула девушку назад, во тьму. Её глаза источали слёзы боли, её губы взывали, отчаянно шептали его имя, но всё бесполезно. И её прибрал в свою бездонную глотку мрак.
И вновь огонь рассёк ночь, но на сей раз пополам. Он сжёг её завесы, подъел её крошечные уголки, он не оставил ей шанса на спасение. Ну, конечно, огнём управляли его друзья – Виктор и Эрик. Они как всегда рядом, когда он в них отчаянно нуждается. Но и их торжество вышло кратким. Ветер, налетевший ниоткуда, сорвал лепестки огня и унёс прочь, оставив ребят без единой искорки. Темнота узнала. Она тут же заволокла его друзей грязным туманом, который скрутил их по рукам и ногам. Они не могли шелохнуться, они задохнулись в ядовитом зловонии преисподней, что вобрала их паучьими лапами. Матфей остался один на один с тьмою своих мыслей.
«Спи, хватит мучиться по пустякам, спи! Я заждался тебя».
Вкрадчивый шепоток ветерком пронёсся над его головой, спроваживая последнюю мысль, и Матфей ощутил, что засыпает.
Странное ощущение себя вне своего тела и яркий обжигающий глаза свет, который вытеснил неприятное чувство, пробудили Матфея, когда он неожиданно обнаружил, что стоит в ванной комнате напротив зеркала, а не лежит в кровати.
Руки с какой-то неимоверной силой вцепились в край раковины, будто пытались раскрошить её. Матфей чувствовал боль в пальцах, мышцы ныли, но разнять мёртвой хватки не мог, равно, как и отвести взгляд от зеркала.
Серебряная амальгама потускнела и налилась чернотой. Аспидное море клокотало и бурлило за хрупкой гранью стекла. Но не это завороживало юношу – на него из глубин зеркала смотрело его же отражение, но суть – полная противоположность. Смуглолицый и темноволосый «Матфей» с наглой ухмылкой разглядывал своего оппонента напротив. Карие влажные глаза вспыхнули золотистыми искорками.
– Ну, здравствуй, моя копия, – довольный осмотром первым заговорил двойник Матфея. Его голос булькал и глухо шипел, как при помехах в радио. – Наконец-то ты соизволил уснуть. Еле твоих дружков отвадил.
Матфей не мог поверить, что это всё взаправду. «Это сон, ну, конечно, сон».
– Э, нет, копия, – возразил его мыслям зазеркальный «Матфей» и разразился фальшивым, злобным смехом. – Всё как раз на самом деле. Это в кроватке ты спал, такой сладенький, такой беззащитный, слюни пускал. Аж тошно. Мне и подобраться к тебе никак не давали. То одна влезет, то другие.
– Ты кто? – Матфей сам не понял, вслух он это произнёс или мысленно.
– А ты как думаешь, двойничок?
Отражение улыбнулось, но только миловидная и приятная улыбка, присущая Матфею, на его копии разошлась в плотоядный оскал.
