– Чтоб тебя! С ума сошёл как? Полностью или частично? – Пупышов так и подскочил в кресле.
– Ты чё, па? – удивился Эдька. – В школе играл, все обалдели, девки типа уписались от смеха, ко мне целоваться полезли, в очереди стояли. А ты – с ума сошёл…
Ну, что ты с ним будешь делать, дурак дураком. Путышов встал, сказал резко:
– Забыл, чей ты сын? Тебе нельзя на этой бандуре брякать – не солидно. Я тебе саксофон куплю, другое дело. На нём штатовский президент играл.
– На фига! Ты ещё скажи – скрипку. Тут просто, стук-бряк и все дела, конкретно. Смешно и порядок, недовольных нету. Или как бы купи мне барабан, буду стучать! – Эдька шлёпнул себя по надутому животу.
– Бум! Бум! Бум!
Павел Павлович с всё нарастающим раздражением смотрел на долговязого оболтуса. Не заметил, как за вечной суетнёй-колготнёй вырос сын. Вроде бы только вчера водил его за ручку в детсад, потом возил на машине в школу…
Вырвал из эдькиных рук балалайку, взмахнул, собираясь грохнуть об пол, тут он завопил:
– Не надо! Я больше не буду!
От крика Пупышов немного опомнился, швырнул её в угол и грузно опустился в своё кресло.
– Ещё раз увижу, разобью на хрен в щепки!
– Сейчас выброшу в мусоропровод, на фига она мне! – Эдька уже давно увидел коньяк и косил глазами на столик. Вкрадчиво спросил негромко. – Па, можно типа коньячку нюхнуть?
– Мал ещё такой коньяк нюхать, – Павел Павлович ухмыльнулся, уже успокоился, настроение менялось очень быстро. – Ладно, так и быть, я сегодня добрый, нюхни.
Эдька быстро – пока отец не передумал схватил рюмку, опрокинул в рот, и, с видом знатока, произнес громко и весело:
– Ниче! Пить можно!
Павел Павлович рассмеялся – ну, сопляк, даёт!
– Чё бы ты понимал. Рюмку выпил, считай три сотни заглотнул, а то и больше. – И спросил: – Мать встала?
Эдька ответил, хоть и не грубо, но не так, как прежде:
– Мать? Какая мать? У меня мамы нету. Про твою Вику типа ничё не знаю и знать не хочу. Она мне как бы параллельно. – И добавил: – Я и забыл, чё пришел, конкретно. Там как бы сюка звонит.
Отец удивлённо глянул на него.
– Ни хрена тебя не понял. Так звонит или нет? И какой ещё сюка?
Эдька тоже удивился.
– Чё не понятно? Охранник снизу по домофону…
– Секюрити, что ли?
– Ну! Я и толкую тебе – сюка.
– Говори нормально, чё ему надо?
– Сантехник какой-то там нарисовался к нам, пускать или нет? Вызывал как бы его?
Пупышов довольно кивнул.
Глянь на монитор, кто такой. И скажи, чтобы пустил.
Эдька схватил балалайку и исчез. Павел Павлович снова плеснул коньяк в рюмку, выпил и начал жевать конфетку. И тут вбежал сын и завопил:
– Это Пташка! Это Пташка пришёл!
От неожиданности Пупышов конфетку даже проглотил целиком, чуть не подавился, закричал на придурка:
– Ты точно меня кончишь! Какой ещё на хрен Пташка?
– Наш препод…
– С ума с тобой сойдёшь! Обратно ничего не понял, кто пришёл? Учитель или сантехник?
– Был преподом, потом куда-то делся, а теперь как сантехник. А Пташка – так у него фамилия такая, Воробьёв. Добрый был препод, типа никому двоек не лепил.
Пупышов коротко хохотнул:
– Добрый! Ха-ха! Вы ему на голову сели, вот и сбежал. Запомни, нынче добрым быть нельзя. Опасно, сожрут вместе с костями.
5
Я сидел в подъезде, ждал. Что-то долго, но не уходить же, хотя, конечно, самым правильным было бы плюнуть и исчезнуть. Наконец динамик на столе у охранника «хрюкнул»:
– Пусть заходит.
– Третий этаж, – молодой парень, пахать бы на нём, махнул рукой в сторону лифта.
