Я не знаю, насколько была огорчена Санстинна – на шмоне я не присутствовал, – однако за «труды» я был награжден тем, что Виксаныч впервые разрешил мне присутствовать на репетиции в театре.
Там, в зале, я и познакомился с Санстинной. Ее язвительные замечания в адрес Виксаныча говорили о том, что потрудились мы недаром. Учитель воспринимал эти уколы с видом полководца, который ожидает полной капитуляции противника и абсолютно безразличен к его последним выстрелам. Пребывая в этом состоянии, он не сразу заметил, что обстановка на сцене несколько накалена.
Репетировали пьесу Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». Сама репетиция шла по накатанной схеме, однако за кулисами то и дело слышались нервная перебранка и возмущенное шипение.
Артисты любых театров во все времена время от времени ропщут на «режиссерский диктат».
«Актер – творец на сцене, а не марионетка!» – этот лозунг раздается и в Английском Королевском театре, и в Пензенском драматическом.
За англичан я как-то был спокоен, а вот выход в зал пензенских актеров меня насторожил. Их было всего двое, но это были ведущие актеры театра, члены месткома, профкома, худсовета и т. д. Шли они решительно, словно матросы в последний бой.
Подойдя к Виксанычу, исполнитель главной роли внушительным шепотом проговорил:
– Сейчас пойдет финальная сцена, и мы хотим предложить вам домашние заготовки. В конце концов, мы тоже имеем право на творчество. Мы не марионетки!
– Да ради бога! – спокойно ответил Виксаныч. – Я буду только рад, если вы нашли удачное решение. Главное, суметь объяснить это и доказать, если наши решения разойдутся. Я буду приводить контрдоводы, и тогда то, что окажется менее жизненным, должно будет уступить.
В ответ актеры сделали «чрезвычайно церемонный» поклон и удалились.
– Да если б они только видели, как грациозно кланяются мои марионетки, – прошептала Санстинна, – они бы устыдились.
Напомню, что в финальной сцене Кречинский с невестой, наследницей миллионов, ожидает у алтаря благословения папаши. Но в самый последний момент вбегает еврей-ростовщик с полицией и обвиняет Кречинского в мошенничестве. Тот терпит крах, что называется, в двух шагах от миллионов. Выход бунтарей на сцену сопровождался напряженной тишиной за кулисами. Некоторые актеры осторожно вошли в зал и сели позади нас. Таким образом, Учитель, Санстинна и я оказались «в кольце».
Повернувшись к нам спиной, Кречинский настраивался, словно тяжелоатлет перед рекордом. Он тихо перекинулся несколькими фразами с партнерами, что-то ответил стоящим за кулисами. Затем обернулся к нам.
– Мы готовы.
– Мы тоже, – ответил Виксаныч.
На сцене все замерли, а затем почему-то по хлопку Кречинского резко пришли в движение.
Когда появился еврей с полицией, Кречинский замер в огромной паузе, вперив взгляд прямо в меня. От этого взгляда мурашки побежали у меня по спине до самого копчика. Я нервно заерзал в кресле. Даже Виксаныч и Санстинна обернулись в мою сторону.
Но в это время Кречинский завыл. Это был щемящий душу вой. Так воют собаки, когда в доме покойник. Волосы у меня на голове сначала поднялись, а потом заиндевели.
Я твердо убежден, что начал лысеть именно с этого момента. Потому что в следующую секунду Кречинский ухватился за свою шевелюру и так рванул руки в стороны, что в его пальцах остались пучки волос. Не парика! Его собственных волос!
Я был потрясен, раздавлен эмоциями, которые взрывной волной ударили со сцены. Я даже не понял, что кричал, а вернее, выл Кречинский еврею-ростовщику. Сжатые кулаки с торчащими меж пальцев волосами приковывали мое внимание.
