Вилла в Лозанне - страница 18

– Благодарю вас, – смущенно проговорила она. – Простите, с этим внезапным приступом болезни у мужа я сама не своя. И тоже словно захворала – возможно, простудилась… Муж ждет вас. Рада познакомиться, мсье Шардон. – Она протянула Леониду красивую белую руку.

«Все как по нотам, – с усмешкой подумал Леонид. – Ей теперь, разумеется, тоже нездоровится! Слишком банально играют. Поглядим, что дальше».

Идя к дому за госпожой Кинкель, он увидел перед раскрытой дверью гаража синий «ситроен» образца тридцать восьмого года, приобретенный владельцем, вероятно, до войны. Возле автомобиля валялись брошенный домкрат, запасное колесо, передняя дверца водителя приоткрыта. Кто же это занимался ремонтом?

Профессор? Но он нездоров. Или хозяин пригласил автомеханика? Не Вера же Сергеевна лазает под машину с домкратом и катает тяжелые колеса?!

Как бы прочтя его мысли, госпожа Кинкель на ходу обернулась к гостю и сказала:

– Сегодня Герберт проколол шину, когда возвращался из университета. Начал чинить и внезапно почувствовал себя плохо, так все и бросил. Я в этом ничего не смыслю – муж занимается, хотя водить я умею. Но сколько мороки с этой техникой, не правда ли? У вас есть свой автомобиль, мсье Шардон?

– Нет, мадам, я продал свой автомобиль. Во Франции бензин на вес золота, выдают его по талонам, очень мало: все идет на нужды немецкой армии.

«Она опять солгала неудачно, – подумал Леонид. – Если он куда-то ездил, то не в университет. А я разговаривал с Кинкелем по телефону в начале первого, потом с ним якобы случился приступ, и он не явился на встречу. Сейчас семь. С того времени, когда он мог заниматься ремонтом, прошло не менее шести часов. А передняя дверца машины до сих пор открыта, и тряпка, которой профессор вытирал руки, валяется на земле. Если бы он захворал, то послал бы жену хотя бы прибрать возле машины. И потом: на проколотой камере никуда не уедешь, колесо меняют в пути. Ну, допустим, что она перепутала, – это не прокол, другой ремонт. Но дверца! Не сообразили захлопнуть ее, чтобы ложь была убедительна. Значит, господин профессор совсем недавно возился с автомобилем».

Еще с улицы, до того как позвонить у калитки, Леонид посмотрел, есть ли в окнах второго этажа виллы условный знак, извещающий, что в дом радиста можно войти. В инструкции Центра говорилось, что, если все в порядке, Кинкели должны выставить на подоконник вазу с яблоками, а если встреча будет назначена на вечер, – осветить окно, отдернув одну из штор. В случае же опасности этих знаков не будет. Сейчас Рокотов еще раз взглянул на растворенные верхние окна – на подоконнике по-прежнему стояла ваза с красными яблоками: можно входить.

Лохматый ньюфаундленд уже стоял у своей деревянной будки с задранным вверх пушистым хвостом, пристально уставившись на незнакомого человека. С приближением чужого огромный пес со звоном натянул цепь, и его глухое рычание стало угрожающим.

– Фу, Джозеф! – сказала госпожа Кинкель. – Перестань, это свои!

Когда Рокотов вошел в гостиную в сопровождении госпожи Кинкель, то увидел на диване смятый плед, а хозяин встретил его в халате и ночных тапках. Профессор, как и его супруга, был поражен метаморфозой, учиненной мсье Шардоном: он узнал в нем монтера.

– Да, да, понимаю, понимаю… – растерянно повторял он. Профессор явно был смущен и не умел это скрыть.

Душевное напряжение обострило все чувства Леонида, его зрение и слух отмечали малейшую фальшь в поведении супругов. Он видел, каким испуганным взглядом обменялись муж и жена, как скованы их движения и речь, как Герберт в волнении хрустит суставами пальцев и отводит в сторону глаза и как нервничает Вера Сергеевна, откидывая руками за плечи длинные локоны. Рокотов понимал, что они уже догадываются, зачем он приехал, и что тайное появление его под видом монтера свидетельствует, что у него какие-то подозрения, а Центр, безусловно, не доверяет им, поскольку не известил о посылке своего уполномоченного. Чтобы укрепить Кинкелей в этом мнении и использовать психологическое преимущество, Леонид спросил профессора напрямик: