Читать онлайн Лев Соболь - Винегрет. Не кулинарная книга

Редактор Ольга Рыбина

Корректор Венера Ахунова

Фото flickr.com/photos/foundin_a_attic (CC BY 2.0)

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Лев Соболь, 2023

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-2230-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В жизни всегда есть место подвигу. Избито звучит, но это так.

Причем подвиг не обязательно должен быть воинским.

Подвиг во имя науки, когда ученый очертя голову, бесстрашно бросается в пучину неведомого, безусловно заслуживает почетного места в пантеоне мировой славы.

Мне было шесть лет, когда я впервые пострадал из-за тяги к знаниям. Дело было летом 1980 года. Из-за Олимпиады меня вывезли из Москвы под присмотр бабушек и мамы в подмосковный поселок с нежным названием Березки, где снималась дача на лето.

Целыми днями я в компании сверстников, таких же сосланных на лето детей, болтался на велосипеде по поселку и его окрестностям.

Взрослые за нас совершенно не беспокоились, в те годы гулять с утра до вечера, да еще и не в городе, было совершенно обычным делом.

Ходили, правда, смутные слухи о цыганах, похищающих детей. Правда, про цыган нам говорили исключительно наши домашние, что заставляло сомневаться в достоверности этой информации.

Так вот. В один прекрасный день мы с приятелями забрались на территорию поселковой моторно-тракторной станции, где долго наблюдали за ремонтом трактора. Нас никто не гнал, а мы, в свою очередь, сидели тихо как мыши, окаменев от восторга.

Восторг был вызван не созерцанием процесса ремонта трактора. О нет! Наши детские души замерли в немом восторге от манеры общения людей труда друг с другом. Это был доселе неведомый нам мир. Какие емкие выражения! Сколько энергии в каждом слове или фразе! Чувство прекрасного пленило нас.

В полном восторге, чтобы не расплескать переполнявшие нас эмоции и не забыть ни слова из услышанного, мы покинули это волшебное место.

Но перед тем как расстаться до утра, мы решили, что посвятим завтрашний день попыткам овладеть новым искусством речи и общения.

На следующий день мы с приятелями предприняли попытку посредством чувственного или, если угодно, эмпирического способа познания мира овладеть внезапно открывшимися филологическими сокровищами на практике.

Проще говоря, мы пошли ловить головастиков. Головастики водились в узком ручье, ручей, в свою очередь, медленно тек по дну глубокого оврага, а овраг был рядом с железной дорогой. В общем, место глухое, чужих не бывает. Для наших опытов лучше не придумать.

Головастики ловились с помощью дуршлага, позаимствованного мной у бабушки. Способ ловли был небезупречен, благодаря чему постоянно возникали ситуации, вполне уместные для применения полученных знаний и дававшие возможность отточить мастерство.

Мы работали над интонацией, громкостью и четкостью произношения. Пробовали конструировать различные фразеологические обороты, уверенные, что создаем что-то новое. Радость познания захлестывала нас, а жизнь была полна смыслом.

Вечером того же дня я отправился на местный пруд на рыбалку.

По причинам, совершенно не поддающимся разумному объяснению, на рыбалку я всегда отправлялся в компании бабушки или мамы. В тот вечер со мной пошла мама.

Начиналось все как обычно. Я нашел подходящее место, размотал удочку, насадил червя, забросил и стал ждать. Мама сидела в нескольких метрах за моей спиной на складном стульчике и вязала.

Летний вечер незаметно вступал в свои права. Легкий шелест осоки, тонкий звон комаров, плеск рыбы, когда она срывается с крючка, да далекий свист изредка проходящего поезда – вот и все, что нарушало прохладную тишину. Рыбаки стояли и сидели вдоль берега. Время от времени они тихонько переговаривались между собой или со своими мамами и бабушками, которые, как и моя мама, сидели за их спинами на раскладных стульчиках, словно второй ряд в театре.

Идиллия у воды.

В тот раз клевало не очень, что было странно, ведь в пруду водились исключительно ротаны, как известно, эта рыба кидается практически на любую наживку и не клевать просто не может.

Наконец, клюет. Подсекаю, вытягиваю, идет тяжело, явно здоровая сидит. Рыба действительно была крупной. Я успел ее рассмотреть, прежде чем она сорвалась и с сочным плеском ушла на глубину.

Я понял, что это был тот самый момент, и громко, с выражением произнес слово, наиболее подходящее, по моему мнению, к сложившейся ситуации и контексту, а именно: «БЛЯДЬ!»

Я успел скосить глаза на соседей в ожидании восторженных отзывов и желая насладиться произведенным эффектом.

Больше я не успел ничего.

«ЧТО? ТЫ? СКАЗАЛ?» – от голоса мамы за спиной сердце превратилось в кусок льда, лед провалился в желудок, моментально заморозив все остальные внутренности. Немедленно захотелось в туалет и куда-нибудь убежать. Тем не менее я обернулся и, смело глядя в бешеные мамины глаза, повторил: «БЛЯДЬ». Правда, уже не так громко.

Что было потом, я не помню. Через много лет, уже взрослым, я где-то вычитал, что наш мозг, желая сохранить рассудок в относительном порядке, услужливо стирает из памяти наиболее жуткие моменты жизни. Что-то мне подсказывает, был как раз такой момент.

Пусть я ничего не помню, но мне хочется верить, что я достойно принял все, что мне выпало в тот летний вечер, не так, конечно, как Джордано Бруно, но минимум как Галилео Галилей.

Летом 1980 года в Москве была Олимпиада, а я в полной мере овладел искусством управления велосипедом. Так мне казалось. То есть я умел на скорости входить в поворот, прыгать через небольшие канавы и тормозить с разворотом. В кругах дачных велосипедистов моего возраста это считалось однозначными признаками мастерства.

С высоты своих шести лет я чувствовал, что морально перерос велик с детским названием «Бабочка», и, будучи профессионалом, начал всерьез заглядываться на папин шоссейный «Спутник».

Разумеется, мне было строжайше запрещено трогать взрослый велосипед, но, когда ты всю неделю на даче под присмотром бабушки, а родители появляются только на выходные, любой запрет как-то сам собой превращается в рекомендацию, а это уже совсем другое. Я прям чувствовал, как этот огромный и мощный велосипед манит меня, словно застоявшийся без дела скакун, обещая сверхзвуковую скорость.

Естественно, я поддался на зов и одним прекрасным утром после завтрака объявил бабушке, что как обычно пойду покатаюсь на велосипеде. Не уточняя, на каком. То есть даже не обманул в принципе.

Я аккуратно, но быстро и незаметно вывел «Спутник» из сарая.

Он был огромен и прекрасен. Мне не хватило роста, чтобы сесть в седло с земли, но рядом с домом была скамеечка для вечерних бабушкинских посиделок, и все прекрасно устроилось. Ноги едва касались педалей, до руля я мог дотянуться с большим трудом, но дорога шла слегка под уклон и крутить педали не требовалось. Велосипед ехал непривычно быстро, но это меня не беспокоило, ведь я был профессионал.

Примерно через триста метров на краю поселка дорога пересекалась с бетонкой. Можно было повернуть направо или налево. Слева по своим делам шли коровы, я решил, что поеду направо. Коров я как-то недолюбливал.

Я вдруг понял, что еду слишком быстро, и решил притормозить. Я плавно нажал на педаль ногой назад.

Дело в том, что на шоссейном велосипеде марки «Спутник» ручка тормоза располагалась на руле. Слева – задний, справа – передний. Или наоборот. А на моей «Бабочке» тормоз был сзади, нажимаешь на педаль назад и тормозишь. Очень удобно.

Конечно, я знал об этом, просто по привычке нажал ногой назад. Педаль крутнулась без сопротивления, я потерял равновесие и со всей силы соскользнул с сиденья на раму. Всем, чем можно. Дыхание перехватило, ни о каком повороте уже не могло быть и речи, разгоняясь все сильнее, я пролетел мимо удивленных коров и четко въехал в поле.

На поле росла кормовая кукуруза, достаточно высокая и, видимо, спелая, так как я несколько раз получил початками по лицу, прежде чем притормозил. В этот момент я вспомнил про тормоз на руле и судорожно сжал оба рычага.

Тормоза на «Спутнике» были отличные. Велосипед встал как вкопанный, словно волшебный конь из сказки.

В отличие от меня. В полном соответствии с законами физики я продолжил движение и, перелетев через руль, приземлился в кукурузу.

Обратно я катил велосипед пешком. Во-первых, лавочек, чтобы сесть на велик, в поле не нашлось, а во-вторых, почему-то не хотелось.

Главное, что меня никто не видел, и я по-прежнему оставался велосипедным профессионалом.

Мне было шесть лет, когда выяснилось, что у меня какие-то неправильные аденоиды. Это сказал ухогорлонос из детской поликлиники и назначил процедуры. Потом еще процедуры и еще. Толку от них не было, и начались тревожные разговоры про операцию. Иначе никак.

Я не представлял, о чем идет речь, но подобное развитие событий мне категорически не нравилось. Впрочем, мое мнение никого особо не интересовало, и в один совершенно не прекрасный день мы с мамой отправились в поликлинику удалять аденоиды.

В коридоре перед кабинетом сидела куча грустных детей и мам с бабушками. Я слегка повеселел, думая, что народу много и очередь до меня не дойдет.

Само собой, меня позвали первым.

Кабинет был полон людей в белых халатах и неприятных запахов. Крупная медсестра, похожая на памятник доярке (я видел его на ВДНХ), тяжело уселась в никелированное кресло, меня посадили ей на колени.

– Привязывать тебя? – спросил меня из-под маски подошедший врач.

– Не надо его привязывать, он же будущий солдат, – ответила басом медсестра и сжала меня руками так, что я не мог пошевелиться.

Видимо, в 1980 году было два варианта анестезии для подобных операций: или тебя привязывают к креслу, или просто крепко держат. Возможно, были еще варианты, но мне их не озвучили.

От ужаса я потерял дар речи и, повинуясь жесту врача, открыл рот. Не теряя ни секунды, врач запихнул мне в рот какое-то металлическое приспособление странной формы и стал ковырять внутри.

Я не орал по двум причинам: во-первых, чтобы не волновать маму за дверью, во-вторых, сложно орать, когда захлебываешься кровью.

Все закончилось быстро, и меня выпустили из кабинета. Мама сидела в слезах. Она испугалась, что из кабинета не слышно моих воплей, и решила, что происходит что-то ужасное.

Но были и хорошие новости: мне после операции обязательно нужно было есть мороженое, так сказали врачи, чтобы от холода все заживало быстрее.

Дома я сидел на диване, ел мороженое, а по телевизору показывали фильм «Тайна двух океанов».

В тот момент жизнь определенно удалась.

Свою первую машину папа купил в 1981 году.

Это был ЗАЗ-968М, или «Запорожец». Вызов мировому автопрому и здравому смыслу. Младший брат «Порше-911» с задержкой в развитии. Когда папе удавалось завести двигатель, слышался рев медведя в эпилептическом припадке. В салоне пахло плохим бензином и помойкой.

Тем не менее необходимо отметить, что «Запорожец», в отличие от зарубежных аналогов, был машиной на все случаи жизни: и картошку возить, и девушек по ленинским местам, и в театр всей семьей, и на рыбалку зимой. Для этого в полу был специальный люк предусмотрен. Вот можно на «Порше» на зимнюю рыбалку поехать? То-то же!

Я отвлекся. Папа был неопытным водителем, поэтому пассажирам предписывалось соблюдать некие правила, а именно: сидеть неподвижно, не издавать ни звука, что бы ни случилось, дышать максимально тихо, плавно и неглубоко, смотреть прямо перед собой. Все это было необходимо, чтобы не отвлекать папу от вождения. Опыта использования личного автотранспорта в семье не было, как правильно себя вести, никто не представлял.