– Что есть будет, если произойти плохой конец? – спросил Лоу. – Мы должны иметь размышление и на этот исход дела.
Носов поднялся из-за стола и начал медленно прохаживаться по черно-белому кабинету. Заместитель Танталовой был щуплый и невысокий, едва ли его вес превышал шестьдесят килограммов.
– Тогда главредом издания стану я. – сказал он. – Все дела будут проходить через меня. Но я обещаю, что доведу дело Аллы Сергеевны до конца. Если она обещала выплатить миллион, то мы его выплатим, будьте спокойны. Это будет исполнением последней воли Аллы… Да, что я говорю, она же еще жива! – Дмитрий Дмитриевич выпил еще воды. – И опубликуем опровержение, и, будем думать над новой концепцией журнала… Если хотите знать мое мнение –Алла Сергеевна слишком окрасила «Яркое Созведие» в желтый цвет. Вы меня понимаете?
– Согласен, – кивнул Максименко. – Эта желтизна портит ваш имидж.
– Но об этом пока еще рановато. Сначала нужно будет подождать. Я надеюсь, Алла Сергеевна выкарабкается. Это такая трагедия… такая трагедия…
– Да уж… – согласилась Веерская. – Беда…
Пенза
Петр Степанович Шмюльц стал настоящим героем в своем цеху. Все жали ему руку, все улыбались, сверкая прогалами между зубов, все просили «отметить такое событие». Шмюльц купался в этой славе, он выпрямил спину, он часто беспричинно смеялся и в его голосе появилась какая-то интонация, которой до этого не было. Что-то такое неуловимое, но с нахальным оттенком. Не минуты у Шмюльца не было покоя, он по пятому разу пересказывал коллегам, что с ним происходило в Москве, как он снимался в программе и что он там говорил.
– А что, Петро, очко не играло? – спрашивал у него Санек Дачников, сидя на лавке под звездным небом и туша окурок о подошву. Ночью заметно похолодало, но тоже вышедший к коллегам оператор линий делал вид что ему все природные явления ни по чем. Снова сильно повеяло вонью от пивного завода. Одни говорили, что это запах солода, а другие – что хмеля.
– С чего это? – полуприкрыв глаза отвечал ему Шмюльц, впитывая завистливые взгляды рабочих, которые работать не хотели, а хотели только сидеть на лавочке и дружить со своим, теперь уже знаменитым коллегой. Сам их знаменитый коллега восседал на лавочке в самой серединке, тужился от сознания собственной славы, хлебал чужой чай и кушал чьи-то глазированные печенья. – Почему это у меня должно играть очко?
– Ну там… камеры… студия. Народ пялиться.
– Фи, чем напугал, – фыркнул Шмюльц и надгрыз печенье. – Я что ссыкун? Ну подумаешь – Борька Скшатусский! Такой же человек, как и все, только гонору много.
Пережевывая печенье и запивая его чаем, Шмюльц стал рассказывать коллегам как он чуть не дал в морду Скшатусскому за то, что тот слишком много трындит не по делу.
– Я ему говорю в рекламной паузе: «Слушай, Боря, замолчи, у меня от тебя уже голова болит. Дай теперь я скажу. А то я тебе сейчас язык в узелок завяжу, хер ты мне не щекотал!», – рассказывал Шмюльц. – Потом говорю: «Принесите мне грейпфрутовый фрэш, у вас тут душно!» Принесли. Спрашивают – чего еще желаете? Я говорю – коньячку и маслины! Принесли. Ну, в общем, я их там всех поставил по стойки смирно. Они вокруг меня чуть ли не хороводы водили, лишь бы я с передачи не ушел.
Эту нереальную историю Шмюльц повторял за ночь раза три и каждый раз добавлял к ней что-то новое. В последнем варианте этой байки Шмюльц уже разъезжал по столице на кремовом лимузине и курил кальян не только с Борисом Скшатусским, но и с Ксенией Собчак и одним именитым футбольным тренером австрийского происхождения. На счастье, Игорь Валентинович Плотников в эту смену не приезжал, иначе бы он показал Шмюльцу и Скшатусского, и кальян, и кремовый лимузин с грейпфрутовым фрэшем. Был бы тогда Шмюльцу полный «Оксюморон» по-плотниковски! Еще хорошо, что в эту смену работали только две линии из четырех, да и те шли без брака. Шмюльцу практически не пришлось работать, он только иногда обходил станки и проверял датчики.
