– Тебе уже хватит пить, Петя! Иди домой немедленно!
– Ну Рит, ну…
– Я не буду тебя обслуживать! Слушай, Петь, иди домой по-хорошему. Не позорь меня.
– Это я тебя позорю? – вдруг возмутился Шмюльц. Последние слова обидели и разозлили его до глубины души. – Я позорю тебя? Да это ты меня позоришь!
– Чего?
– Чего слышала! – Шмюльц, забыв о коньяке, слез с барного стула и так же решительно встал перед Маргаритой, как она стояла перед ним. – Да кто ты такая? Официантка! Какая-то простая официантка! Мне не нужна официантка! Это раньше я терпел, но больше я этого не желаю! Да я в Пензе звезда, меня все знают, поняла! Да любая будет рада со мной перетрахаться!
Далее последовала тирада по поводу того, что, мол, он звезда, он знаменит, что он известен, что он с Скшатусским дружит и о нем скоро заговорят по всей России, а она пусть даже и не думает, что сможет командовать им. Что, мол, никто, и уж тем более какая-то заштатная официантка, не вправе запрещать ему делать то, что он хочет. Что, мол, он мужик, что у него есть яйца и принципы, что он может дать в зубы любому и ему за это ничего не будет, потому, что ко всему прочему, он еще и звезда и так далее, и так далее, и так далее. Петр Степанович Шмюльц повторил слово «звезда» тринадцать раз.
Маргарита сначала пыталась выдворить своего супруга сама, но он не поддавался. Он с туповатым упорством настаивал на том, что она не имеет права.
– Не трогай меня, дура! – ругал он жену. – Ты должна быть на седьмом небе от счастья.
– Это от чего?
– Да от того, что у тебя такой муж как я! Другая бы на твоем месте…
– Уходи, алкаш!
На помощь к Маргарите подоспели охранники заведения. Петр Шмюльц начал было и перед ними выёживаться и проявлять свою пьяную натуру, но на охранников это, отчего-то, не произвело впечатления. Они, не церемонясь, взяли его под белые рученьки и выставили на улицу, пригрозив, что если он не успокоиться, то тут недалеко расположено здание УВД, в обезьяннике которого, пожалуй, найдется одно свободное место для «звезды» мирового масштаба.
Оказавшись на улице, под стемневшим небом, Шмюльц расстроился и обиделся на весь мир. Как они могут так себя вести? Он кто им? Тряпка? Дурак? Что он им сделал плохого? Жену он никогда не бил и ни к чему насильно не принуждал. Дочери тоже все прощал. Наверное, слишком много он ей прощал. Он избаловал ее. Вот простой ответ! Он их обеих избаловал и теперь они, сидя у него на шее, погоняют им как хотят. Его дочь ни в грош его не ценит и не уважает, жена делает что хочет, пропадает где-то целыми ночами и совсем не стремиться к тому, чтобы нравиться своему мужу. Нет, она весьма привлекательная, она умеет себя красиво одеть, она знает, что такое стиль и хорошие манеры. Но Шмюльцу казалось, что все это она делает для кого угодно, но только не для него. Словно хочет понравиться кому-то, привлечь кого-то. Старается для другого!
Да они все скоро узнают с кем имели дело! Суки они все драные! Шваль драная!
Он стоял посреди центральной улицы города Пензы – улице Московской. Улица Московская была пешеходной и проезд автотранспорта по ней был запрещен. Вечерний народ здесь преспокойно гулял, посещая многочисленные кафе и магазины, беседуя о поэзии, любуясь брусчаткой и услаждая взор настенным мозаичным панно «Кандиевское восстание». Господин Шмюльц сунул руки поглубже в карманы брюк и, ссутулившись, побрел вверх по Московской в сторону Спасского кафедрального собора. Навстречу шла беззаботная молодежь, семейные и влюбленные пары. Недалеко запоздалый уличный музыкант играл на банджо. Никому дела не было до Шмюльца, никто на него и не смотрел.
