Вишневая - страница 9

Есеня и до того подозревала, что за два года без тренировок мышцы так или иначе атрофируются, а легкие попросту разучатся заглатывать кислород большими порциями, успевая насыщать кровь. Но чтобы все было настолько плачевно, она и подумать не могла. В гортани больно жгло от сухости, кислород раздирал связки и лез ершистыми комками в мешки легких, чтобы и те разорвать на клочки. Ей казалось, что еще немного и сердце лопнет, как надувной пузырь из жвачки, а ноги попросту откажут и одеревенеют. Она и пробежала-то всего ничего, когда легкие начали судорожно сокращаться и пылать адским огнем. Мышцы в коленях подгибались и велели спешиться в районе трибун.

– Я сдаюсь, – без сил прохрипела она, выравниваясь с бега на неторопливый шаг.

– Ты всего два круга пробежала, если это вообще можно назвать бегом.

– А как это еще назвать? – раздраженная гортань производила лишь дребезжащий от усталости и злости шепот.

– Без слез не взглянешь, – сухо констатировал Миронов.

Первые краски рассвета медленно, но верно начали растворяться с неба. Незаметно подкравшаяся тяжелая туча укрыла серым налетом беговые дорожки, перекладины и бассейн с песком. Воздух становился плотнее, гуще – по всем признакам вот-вот грозился брызнуть дождь. Нечто похожее на стон сорвалось с губ, когда все тело в ответ на перспективу продолжения беговой пытки свело болезненным спазмом. Будто на зло с неба нитями начали виться капли дождя, кусать кожу на щеках и предплечьях и обильно впитываться в ткань штанов и майки. Миронову на погоду, кажется, было глубоко и с прикладом положить: он лишь натянул на голову капюшон толстовки, не испытывая по поводу влаги никаких переживаний.

– Отбор в начале октября, – напомнил он едва живой Вишневецкой, – с такой подготовкой ты не потянешь, да и вообще…

В горле встал предательский ком, сворачиваясь и оседая где-то в желудке кусочком льда. Она охотно верила, что, если Даня вцепился в это сраное тренерство по непонятным для нее причинам, он из этого выжмет все до последнего, включая жизненные соки самой Вишневецкой. От злости и усталости хотелось то ли зарычать, то ли паскудно заскулить. Есеня выбрала третий вариант – пойти на новый круг, оставляя мироновское нудение за спиной.

– Продолжай, – сдавшись, он только махнул рукой.

Когда-то все было иначе, когда-то она вообще не знала, что такое одышка, и уставала лишь спустя часы изнурительных тренировок, а не два проклятых круга. Когда-то мышцы Есени были податливыми и растянутыми, руки спокойно удерживали вес тела, а ноги не подгибались на каждом шаге. Когда-то все ее проблемы сводились только к предвзятому отношению тренера и наличию Миронова в зале. Однажды эти две проблемы даже успели вылиться в одну:

Ей тогда было четырнадцать, даже до Вишневой еще не доросла, так только до ростка с корешками. Личного мнения не было, жизненного опыта тоже, зато вот длинный нос уже имелся.

Зал тогда был пустой, покинутый, брусья и перекладины были выпачканы магнезией, а от матов воняло хлоркой. Есеню ранние занятия привлекали мало, но мать настаивала, давила не только на нее, но и на тренера, что впоследствии и привело к предвзятому отношению. Вот и назначали ей чисто из принципа субботние тренировки часов этак в семь в частном порядке без присутствия посторонних.

С таким положением дел Сеня свыклась быстро, приняла факт, как должное и подчинилась. А позже это попросту вошло в привычку – приходить ни свет, ни заря и фривольно барахтаться на матах в ожидании тренера. Последняя пунктуальностью не отличалась никогда, да и вообще не особо жаловала правила, поэтому, наверное, до статуса золотой медалистки так и не дотянула, променяв карьеру гимнастки на обыкновенного тренера.