– Коля, что случилось? Пожар!?
– Не-а, – не оглядываясь крикнул Колька, – мамка рожает! Я за папкой…
– Мам, можно я с Колькой?! – дёргая за руку мать, спросил Стёпа.
– Беги, только в грязь не влезь.
Стёпа с трудом нагнал Кольку, уже метрах в трёхстах от того места, где они встретились.
– Ты, чего? – спросил Колька, когда Стёпка, догнав его, тронул сзади за плечо.
– Погодь, вместе побежим!
– Портки не потеряешь, не испачкаешь? – оценив чистый повседневный прикид, совсем не подходящий для тех мест, могли под ногами ощущаться пойменные солонцы, и сама трава оставить могла трудно оттираемые следы.
– Не! Бежим, спешить же нужно.
Отец издали увидел, «летящего на всех парах» сына и его товарища. Даже ещё не слыша слов Коли, но догадавшись о причине тревоги, так как жена была на сносях, и все ждали, что вот-вот должна разрешиться. Он быстро забросил пару навильников свежей травы, чтобы вечером положить в ясли, когда коровы будут на привязи, положил на бричку косу, вилы, и верхнюю свою одежду, запрыгнув на место ездового, и взмахнув вожжами, пустил, прытко сорвавшуюся в галоп лошадку.
Подъехав к тяжело дышавшим пацанам, кивком приказал запрыгивать в бричку и вновь припустил пегую лошадь по пыльной дороге.
Наталью Леонтий вёз и быстро, и осторожно, насколько это позволяла дорога и бричка, замощенная пуховой периной и подушками. Повитуха жила недалеко от церкви, практически в центре села. Леонтий, человек среднего роста, но, видимо, недюжинной силы, подхватил жёнушку на руки и легко понёс тяжёлую ношу во двор. Коля, всю дорогу бежавший со Стёпкой за конной повозкой, кинулись открывать Леонтию Михайловичу калитку, а у двери в хату, улыбаясь ожидала, невесть откуда узнавшая и заблаговременно приготовившая «родильный дом» к приёму младенца, повитуха Серафима.
Леон занёс и аккуратно уложил жену на кушетку, повидавшую множество рожениц и где первые в жизни вдохи, огласив весь мир о своём рождении, новорождённые. Серафима, выслушав Наталью, приложила руку к округлому животу, прощупала осторожно её, потом увидела стоящего у дверного проёма отца, ещё не появившегося новорождённого, крикнула на него:
– А ты, чего выпялил зеньки! Ступай отсель, это бабье дело, без тебя разберёмся. Думаю, что раньше вечера рожать не будет, а-то и завтра утром. Ты уж, милок, поверь моему опыту. А, если и начнёт рожать, то ты ничем ей не поможешь. Роды-то не первые, справится. Ступай! Если что, я найду кого к тебе послать. Ступай!
Леонтий помялся немного у двери, но не стал противоречить. «Группа сопровождения» ожидала у брички. В глазах обоих пацанов был один и тот же вопрос: «Ну, что? Родила?».
– Коля, Стёпа! – опустив руку в карман и достав монету, протянул сыну, добавив, – забежите в лавку, купите себе монпансье. Я чуть позже приеду. Ступайте.
Серафима была права, Наталью отпустило, и она даже уснула. Видя, что пациентка отдыхает, деревенский акушер вышла во двор и увидев, осаждающего бричку напротив двора Леонтия, без слов помахала обеими руками, типа «проваливай». Этот молчаливый жест был убедительнее слов, и Леонтий, отвязав вожжи, медленно развернув «экипаж», конным шагом поехал, в нетерпеливых раздумьях домой.
Наутро, солнце не успело зазолотить купол церкви, коснувшись креста на вершине, а всю ночь не спавший, в ожидании стать папашей в третий раз, Леон, курил на бревне у калитки повитухи. Лошадка, дремля, жевала свежее сено, которое хозяин заботливо поставил перед ней.
