Что касается твоего первого вопроса, а именно религиозной дисциплины, или конфессии, сын мой, скажу следующее: Религиозная дисциплина, – это уютная, гостеприимная Таверна, на берегу океана, между песчаной пустыней, и пустыней моря… Здесь находят приют большинство странников. Здесь звучит Великая музыка духа! И как гармоничная, выверенная симфония, созданная гением, своей полифонией порабощает нас, завораживая наше сознание, так религиозная дисциплина, воздействует своей полифонией, на всякие, открытые к гармонии, жаждущие совершенства, души.
Но рабство ли это? И если сказать да, то человек хочет быть рабом гармонии, рабом красоты, и добра. Также, как он жаждет быть рабом всевозможных искусств вообще, несущих в себе туже полифонию, – музыку изобразительного творчества, литературы, скульптуры, или даже архитектуры, которая, как известно, есть суть воплощённая в камне музыка. Формы Искусства, в своей общей совокупности, незримо выстраивают и гармонизируют всю нашу жизнь. Эта музыкальность наиболее явственно проявляется в гениальных произведениях мастеров слова, – писателей и поэтов, появляющихся на нашей бренной земле, примерно раз в столетие.
И та же музыкальность воплощена в древних фолиантах, запечатлевших в слове, всю палитру душ древних людей, которыми мы восхищаемся, как эксклюзивными, «штучными» олицетворениями истории. К примеру, Библии, Талмуда, или Корана. Но не только, и не столько… И чем здесь, как не своей гармоничной музыкальной последовательностью, слаженностью и проникновенной полифонией, воплощённой в литературном слоге, опирающейся прежде всего, на притчевую фонетику, можно объяснить ту завораживающую доминанту, веками порабощающую многочисленные поколения людей, настраивающую их души, на свою гармонию, свою мелодику? И чем ещё можно объяснить, ту причину Величия, присущую всем «Великим книгам?».
Я рад, что пришёл к тебе отче… По крайней мере, ты вновь наполнил мои жилы, хоть какой-то надеждой. Ведь, на самом деле, надежду даёт не победа, или поражение, как это кажется большинству, но само противоречие, разжигающее страсть к преодолению. Насколько хватит её, – это уже другой вопрос. Но я не разочарован, отче… Ибо, для сильного духа, высота Выси, так же важна, как и глубина Низин… Тем более, что у каждого здесь, свои низины, и свои выси… И то, что для возвышенного духа является низинами, для среднего обывателя, явиться обетованным местом. И то, что для возвышенного духа, является высотой, для него, есть лишь – суть призрак…
Висталь вышел из этого скромного храма, не удовлетворённый, но одухотворённый… Он ясно осознавал, ту действительно Великую силу веры, которая не имела, почти ничего общего с церковью, и которая могла бы дать даже полному атеисту, некое ощущение вдохновенного трепета, перед собственным желанием преодоления, – возвышения, над всякими выстроенными искусственно, горами. Сила, которая способна устоять, пред чем угодно! Ибо в сущности своей, независимая ни от чего, и не нуждающаяся ни в чём… Освятив долину человеческого сознания, и являясь единовластным царём этой долины, Вера, – единственно существующая истина, не нуждающаяся, ни в поддержке, ни в доказательствах. Ибо её суть, вне разумности, как таковой…
Висталь шёл по залитой солнцем алее, ловя щеками лёгкие дуновения ветра. По пыльной дороге невдалеке, мчались автомобили, нарушая патриархальную тишину природы. Жизнь города, с его суетливым мельтешением, убивает всякие тонкие, не терпящие суеты, мысли. И фантазия, от соприкосновения с этой реальностью, впадает в какой-то анабиоз. Реальность нашего городского бытия, способна заморозить не только фантазию, но и вообще всякий душевный потенциал, с его Терпсихорой – воображением. Привести всякий дух к «импотенции», к невозможности душевного оплодотворения, и последующего продуцирования, сведя на нет всякую возможность рождения новых «детей искусства духа». Она превращает все твои ощущения в периферийные, не представляющие важность, жёлтые лепестки подсолнуха. Твоё сознание, прихватив душу под мышку, стремится к своим «важным делам». Нет! Ты даже на секунду не в силах остановится!
