– Чого ты робишь, Катерина?
Мама почему-то на украинском ответила:
– Отчепитесь, мамо.
Сказала она это таким тоном, что мы с Жанкой оцепенели и молча наблюдали за упаковкой папиных брюк, трусов, носков и рубашек. Как выяснилось позже, мама по пути в кинотеатр, в скверике, увидела папу, который шёл куда-то, обнимая за талию молоденькую дамочку, вероятно заочницу. Когда папа вернулся домой, путь к входной двери ему преградил туго набитый чемодан.
Выяснение отношений длилось довольно долго. Мы при этом не присутствовали. Бабушка сидела в маленькой комнате на своей кровати, и что-то шептала про себя, а мы с сестрой пережидали бурю на балконе. Меня била мелкая дрожь, и думала я только об одном: «Хоть бы не выгнала!». Мне было тринадцать лет, и я, конечно, знала, что такое супружеская измена. Минут через тридцать-сорок мама позвала нас в «залу». Папа сидел за столом, и было видно, что досталось ему по полной программе. Он, не поднимая головы, сиплым от волнения голосом сказал:
– Садитесь, дочки.
Мы сели тоже за стол. Пауза длилась минуты две-три, потом мама ледяным тоном «подбодрила» папу:
– Говори, говори.
Папа откашлялся и путано начал:
– Вот я… впервые в жизни,… в общем, хотел… и попался как кур в ощип…
Он говорил ещё что-то, толком не помню. Вроде бы смысл был такой, что изменить маме он не успел, и что больше таких поползновений с его стороны никогда не будет.
На протяжении всего этого сбивчивого монолога я испытывала дикую неловкость за отца, и вовсе не из-за его неудачной попытки оборвать поводья и поскакать по полям. Тут я ему всей душой сочувствовала: надо же – раз в жизни попробовал и сразу же попался! Просто я чувствовала себя так, словно меня заставили наблюдать интимную сцену.
Конечно же, для мамы это был удар ниже пояса (прошу прощения за некоторую двусмысленность использованной идиомы), и её можно понять, но уж лучше бы она не устраивала публичную экзекуцию, честное слово! Как бы то ни было, с тех пор отец на сторону не смотрел, а если и смотрел, то об этом только ему и ведомо.
Напряжение между родителями ещё какое-то время сгущало воздух в тесной хрущёвке, но потом всё потихоньку улеглось. Правда, бабушка после этого случая решила стать более бдительной и за поведением потерявшего доверие зятя последить.
Как-то к нам заглянула соседка – одинокая медсестра тётя Маруся, жившая в однокомнатной квартире напротив. Это была средних лет пышущая здоровьем и смешливая брюнетка в теле. Она и раньше к нам по-соседски заглядывала: поболтать о том, о сём, попросить соли, или занять десятку до получки, и никогда никого её визиты не смущали. Но на этот раз Варвара Петровна обратила внимание на то, что зять проводил соседку до двери:
– Катерина, дывись! Андрей перед этой вертихвосткой ходуном ходить! А та на нёго так и зыркает, так и зыркает! Чого это вона к нам зачастила? А?
Мама от негодования аж на стуле подпрыгнула:
– Чего вы, мама, выдумываете! У меня у самой глаза есть, а вы не в своё дело не лезьте!
Наверное, ей было крайне неприятно вспоминать папину «измену», а бабушкина бдительность только подлила масла в огонь. Бабушка ещё какое-то время пыталась отстоять свою точку зрения на поведение соседки, предлагая её в «хату не пускать», но мама сказала, как отрезала:
– Я буду решать, кого в дом пускать, а кого нет!
На такое категорическое заявление у бабушки ответа не нашлось. По-моему, она действительно напрасно беспокоилась: может быть, тётя Маруся и кокетничала с отцом, но делала она это, скорей всего, по инерции, как всякая одинокая женщина, находящаяся в поиске.
