В тот день, когда, по всем расчетам, должен был прибыть вожделенный аппарат, Борис Алексеевич волновался как на родине, перед полетом. Зачем-то он старался привести в полный порядок земную оболочку, брился, гладил единственный свой костюм, даже купил на базаре дешевый мужской одеколон, подозрительно пахнувший мылом и кошачьей мочой. С утра он отправился в угол сада, присел на спиленное бревнышко, поджег папироску, глянул в голубое, без облачка, небо и стал ждать.
Они должны были забрать его около полудня, приземлившись в саду. По уговору, инженеры-наблюдатели на корабле отслеживали место пребывания каждого, и точка посадки челночного аппарата определялось местожительством посланца.
Но на осеннее Подмосковье уже надвигался густой загадочный вечер, а луч света из созвездия Козерога в темном царстве земного средневековья все не появлялся. Напрасно Борис Алексеевич мерил огромными шагами свои наделы, курил, вглядывался в полосатое, черно-синее, с прожилками красного, небо, думал, надеялся. Небосвод в тот погожий день поражал красотой, чистотой, какой-то особой глубиной. Но не было на нем ни признака посещения внеземной цивилизацией.
Борис Алексеевич ждал еще несколько дней, плохо спал, провалил зачет в учебном заведении, был рассеян и слаб. На исходе недели он каким-то внутренним чутьем понял, что за ним никто не прилетит. Или прилетит очень-очень нескоро, когда ему будет много лет по земному исчислению, когда или он уже умрет, или его надежда угаснет. Когда посланец созвездия Козерога осознал это, ему стало страшно. Он понял, что навсегда, по крайней мере, по земным понятиям, ему суждено остаться в этом чужом, непонятном, далеком от его идеала мире. Когда опасения, сначала робкие, гонимые прочь, оформились во вполне ясную мысль, посланец в оболочке землянина дико закричал, сидя на бревнышке у гаснувшего костра:
– Нет! Я не хочу здесь оставаться! Заберите меня отсюда, братья из созвездия Козерога, сыновья объединенной расы! Из этого проклятого мира войн, обмана, рабского труда, болезней и смертей! Не хочу! Не хочу!
Громкий, рыдающий, отчаявшийся голос, вой маленького человека, который на самом деле не был человеком, услышали во всей округе. В близлежащих домах зажглись окна, люди высыпали на улицы и стали стучать в калитку, с тревогой вопрошая, не случилось ли чего, не нужна ли помощь. Борис Алексеевич выглядел очень больным, из его глаз текли крупные человеческие слезы. Люди всё поняли – они посчитали поведение молодого человека следствием контузии на переправе через Днепр. И, тихо плача, ушли, оставив его в покое.
На следующий день в лаборатории физического института, где работал помощником лаборанта Борис Алексеевич, происходили странные вещи. Искусственная молния между двумя металлическими шарами вдруг окрасилась оранжевым цветом и скакнула к потолку, напугав и озадачив ученых. Течения всех остальных физических и физико-химических процессов выродились в совершенно небывалые результаты, которые ни в какие ворота не лезли. Результаты эти тут же засекретили и убрали в очень глубокие хранилища на Лубянке, а одного ученого и, почему-то, одну девушку-лаборантку, на всякий случай посадили. На зачете Борис Алексеевич понес полную чушь на непонятном языке, при этом ужасно сверкая глазами и подпрыгивая на месте, словно в ритуальном африканском танце. Поскольку в поселке и прилегающем городке с его институтами и заводами уже прослышали о неадекватном поведении подающего надежды молодого ветерана, Бориса Алексеевича тогда не посадили. Даже в больницу не отправили, а просто отпустили домой, сочувственно качая головами.
