Кажется, она выглядит недостаточно спокойной, потому что он позволяет фасеточному панцирю раскрыться и смотрит на нее своим единственным настоящим глазом, иссиня-ясным.
Ее мать и Хорра тоже могли закрывать глаза такими линзами, для другого режима зрения и защиты. Торн не могла.
Умела бы, если бы Адан был ее отцом. Он мог бы. У них столько общего.
– Но ты уже развесил мишени. Я думала, ты закончил.
– Нет, Торн, не сейчас, – он чешет белую бороду. – Но, знаешь… думаю, ты можешь мне помочь. Это не срочно, но если проверишь мои новые клинки и скажешь, как тебе их баланс, ты мне очень поможешь.
Торн переводит взгляд на стол. Перед ней оружие из сияюще-мертвенной стали, всегда холодное, всегда словно бы отторгающее руку. Эти клинки – искусство сами по себе – словно живые. Нужно перебороть их, чтобы удалось по-настоящему ими владеть.
Говорят, пепельная сталь принимает только тех, кто готов проливать ею и свою, и чужую кровь.
Адану-кузнецу нет дела до этих романтичных легенд. Он использует пепельную сталь для ножей, потому что никто в караване не хочет, чтобы конкурсы выигрывало много людей. Метать ножи, испытывающие к тебе будто настоящую ненависть, от прикосновения к которым тут же сводит руку, очень неудобно, не так ли?
Но какая-то сталь Торн не переборет.
Кожа будто бы умоляет выпустить ножи, от ощущения сводит зубы, но Торн только сжимает рукоять крепче, когда выходит на площадку. Она может терпеть.
У нее не получается сразу – с третьего клинка начинает зудеть даже кость. Торн не сдается: метает один за другим, и каждый из непослушных клинков находит сердце мишени. Кражи и работа с клинками – вот что она умеет лучше всего, и плевать, чье это наследие.
Торн упрямо не желает заканчивать, пока Адан не освободится, поэтому, когда он выходит, у нее словно вибрируют кости в руках. Это хуже, чем боль; боль – простой инструмент. Не иметь полного контроля над собой и чувствовать собственные конечности как что-то чужое кажется Торн куда более мерзким.
– Ну, как, готова размяться? – когда Адан окликает ее, поправляя повязку на отсутствующем глазу, она с радостью скидывает метательные ножи обратно на стол. У нее есть свои кинжалы, и, честно говоря, она любит тесный контакт с ними даже больше самого метания.
Адан – бывший наемник. Он потерял глаз на арене в Городе-Бастионе много лет назад, а до этого он сражался на настоящей войне на островах. Он видел рассвет и земли, в которых не царит вечных сумерек.
Он лучше всех, кого Торн видела, в обращении с клинками, но предпочитает создавать их, а не применять. И она этого не понимает.
Торн быстрее Адана. Она видит больше, словно наперед; она подвижнее и легче, она живет сражением. Она моложе, талантливее и коварнее.
Она никогда не могла его победить. Даже в простом спарринге.
Какую бы кровь она ни унаследовала от отца-чудовища, опыт каждый раз оказывался сильнее.
Адан выбивает ее клинки.
Она бьет его локтем, выбивая из равновесия.
Он роняет ее на землю.
Торн, падая, изворачивается и подсекает его под коленом, роняя за собой.
Они могли бы играть долго, но Адан стар. Он устает. Торн знает, что в настоящем бою ее выносливость могла бы принести ей победу, потому что даже против молодого налээйне она куда дольше способна танцевать с клинками в руках.
Она также знает, что в настоящем бою Адан перехитрил бы ее и, возможно, убил до того, как его возраст возьмет над ним верх.
