Виза на смерть - страница 15

Вчера она слышала, как мать плачущим голосом уговаривала отца сходить с ней в церковь, а тот отказался. И Женя, так и не решившая для себя, чья позиция ей ближе или, вернее, дальше, – матери, которая раньше всегда называла священников не иначе как попами, а религию – мракобесием и никогда не разрешала ей даже близко подходить к церкви, или отца, оставшегося верным своим марксистским принципам, несмотря на все современные веяния, наговорила им обоим много обидных слов.

– Ни в какую церковь я не пойду, – заявил Василий Демьянович. – Поймите же вы обе – здесь надо не молиться, а действовать. И действовать профессионально. Поэтому оставьте меня в покое и дайте мне, наконец, возможность позвонить в милицию и ФСБ.

– Я запрещаю… слышишь? – тихо сказала Женя, входя к нему в кабинет. – Я запрещаю тебе звонить куда бы то ни было. Я хочу получить свою дочь живой… живой, понимаешь? А если тебе жалко квартиру, так и скажи…

– Женя! Что ты говоришь! – заголосила мать. – Разве папа…

– Оставь ее, – перебил Василий Демьянович, устало опускаясь в кресло, – пусть делает, как знает. – И добавил: – Квартиры мне не жаль, потому что жить в ней не мне, а тебе и «твоей», как ты выражаешься, дочери… А так ты и квартиры лишишься, и…

– Хватит, – перебила Женя. – Не надо меня пугать. Вы достаточно пугали меня всю жизнь, а я хочу жить по-своему, и я… – Она почувствовала, что сейчас заплачет. – Почему, ну почему я не уехала к себе, как собиралась?

– Женя, Женечка, – запричитала мать, – разве мы с папой виноваты в том, что произошло?

– Никто ни в чем не виноват, только дайте мне слово, что вы не будете звонить ни в милицию, ни в вашу любимую гэбуху, никуда… – и Женя, не заметив, как от ее слов помрачнел отец, вышла из кабинета.

– Имей в виду, ты берешь на себя тяжелую ответственность, – донеслись до нее его слова.

Женя не спала уже третью ночь. Она даже не стелила себе постель – только бросала под голову подушку в наволочке. Ей казалось, что она не имеет права спать под теплым одеялом, пока Машка… «Нет, нет, не думать, не думать, не думать…» – приказывала себе Женя, потому что иначе ее захлестывала такая волна страха, жалости и ненависти, которая лишала ее последних сил. А силы – она знала – будут ей еще очень нужны.

Но не думать не получалось. Стоило ей приказать себе отключиться, как душу ее затопляло чувство неизбывной вины. Как это – не думать? И что значит – не думать? Спокойно жить, забыв о крошечном и совершенно беззащитном существе, которое она обязана была защищать и которое она предала из-за преступной беспечности?

Не думать не получалось еще и потому, что все, что ее окружало, напоминало ей о ребенке: шкатулка с бижутерией, в которой Машка так любила копаться, старое отцовское кресло, переехавшее в Женину комнату в тот год, когда она пошла в школу, – Машка так смешно карабкалась на него… занавеска, за которой она пряталась, когда они играли, фиалки на подоконнике, чьи бархатные листочки она осторожно трогала пальчиком, плюшевый зайчик, непонятно как оказавшийся в Жениных вещах, или крошечная заколка для волос, забытая в кармане Жениной куртки. Ее сердце больно сжималось даже от случайных слов, брошенных совершенно посторонними людьми – на улице или с экрана работающего на кухне маленького телевизора, который никто не смотрел, но и не выключал, подсознательно ища спасения от гнетущей тишины.