– Да называй, как хочешь, – мама хотела расспросить про Борю, но все не решалась, – ты после выписки к нам, или к себе?
– Мам, не знаю. Но мне будет нужна твоя помощь, – и мама, расчувствовавшись, погладила Зину по щеке.
Яше сообщили, что у него родилась дочь, и он почувствовал странное облегчение, как будто в щель между ним и Зиной поставили детскую кроватку, и Зина, отвернувшись от него, занялась ребенком. Своим.
Вдруг в Яшиной жизни образовалась замечательная пустота, такая, какая бывает, если переставишь мебель, и обнаружится, что вполне хватит места для чего-то нового. Магда, все реже и реже ходившая на занятия в институт, решила, что её интересует история искусств, зачастила на какие-то лекции в Пушкинский музей, прочесывала магазины букинистов, увлеклась Паолой Волковой, сменила имидж – начала одеваться нарочито небрежно, отказалась от косметики, плела какие-то кожаные ремешки, и даже притащила домой разломанный мольберт – впрочем, до рисования дело так и не дошло, а на мольберте повисла соломенная шляпка с алыми маками и старое кухонное полотенце в живописных пятнах. Яша, незаметно для себя и безо всяких усилий выкупил все комнаты в коммуналке, расселив счастливых соседей в Печатники да в Бирюлево. Чаще всего он лежал на полу, на коврах, купленных им по дешёвке у какого-то разорившегося негоцианта из Узбекистана – ковры были скручены в рулоны и занимали полкомнаты. Яша лежал и думал – на кой, собственно, хрен, ему все это? Почему он не чувствует радости? У него есть деньги, к нему стоит очередь из самых известных актеров, певцов, политиков, он обласкан, принят в том обществе, которое сейчас принято называть «мажорами», к его услугам и продажные, и свободные женщины, а он – он ничего не ощущает, кроме скуки. Чувство к Зине, вспыхнувшее так внезапно, развлекло его ненадолго, и – прошло. Зина помещалась там же, где и все, под грифом «Семья» – мама, бабушка, отчим, сводный брат и – дочь. Иногда ему становилось любопытно – повторила ли дочь его черты, его характер, словно она была таким же, пластилиновым кирпичиком, вылепленным им от скуки? То он представлял её взрослой, даже делал наброски – смягчал свой автопортрет, придавая ему женские черты, удлиняя волосы, ресницы – получалась вполне себе привлекательная девица – но путь от пускающего слюни младенца в пеленках до совершеннолетней красотки – был очень длинным. Можно было пойти, пройтись около Зининого дома, подстеречь её, заглянуть в коляску, все-таки, любопытно, на кого же похожа его дочь? Но это требовало усилий, а потом – пришлось бы что-то говорить, принимать участие… И все оставалось на своих местах. Как-то Яша решил начать делать ремонт в выкупленных комнатах, стал срывать старые обои, развел немыслимую грязь, перепачкал полы побелкой, и – плюнул. Все осталось, как в мастерской – где-то кирпичная стенка, где-то кафель, где-то штукатурка. Так и гулял по опустевшим комнатам сквозняк, так и хлопали высокие двери, и шевелились брошенные на пол газеты. Магда, не участвуя ни в чем, была с Яшей прохладно нежна и предупредительна, как будто Яша был болен. Яша же удивлялся тому, что Зина совсем не ищет встречи с ним, и уже стал ощущать беспокойство. В мастерских Зина не появлялась, полушепотом говорили друг другу, что она, бросив дочь на родителей, улетела с Логиновым в Париж, и, когда вернется, неизвестно. При Яше все молчали, и на вопросы «А где Зин Валерьевна», пожимали плечами, или улыбались неискренне.
