– Чьи? – и не более того. – А потом, когда мне принесли на подпись, как начальнику оперотряда общежитий, ее заявление… точнее, она сама принесла, я спросил:
– Какого цвета?
– Что, какого цвета? – удивленно спросила Зина. – В этот день она была на высоких каблуках, и похожа на королеву. Горбатый ног, стройные длинные ноги, завязанные в хвост волосы, румяные щеки, длинные ресницы, черно-зеленые глаза, как у змеи – в общем, весь набор красоты.
– Не надо переспрашивать, – сказал я, – это простой вопрос. Какого цвета ваши трусы.
– В смысле, были в тот день? – спросила она.
– Тогда был уже вечер, – сказал я.
– Ах, вечер! Вечером у меня трусов не было. Я, кажется, там все написала, что уже сама была без трусов, так как постирала их.
– Без сомнения, это прекрасные, более того, очень важные для дознания подробности вашей интимной жизни, – сказал я. – Но меня интересует только конкретно цвет.
– Зачем?
– Это может подтвердить, или опровергнуть правдивость ваших показаний, коллега.
– Ну, хорошо, – сказала она, и описала именно тот черный атласный цвет с красными полосочками.
– Кто-нибудь может это подтвердить? – спросил я.
– Сестра вас устроит?
– Без сомнения. Но ее сейчас нет. Она на занятиях, – сказал я. Ее сестра училась уже на третьем курсе, а мы только что поступили, как вы помните, на первый.
– Тогда может быть вот так подойдет? – и она подняла платье.
– Без сомненья, это те самые, – сказал я, облегченно вздохнув.
– Почему вы так тяжело вздыхаете? – спросила Зина.
– Потому что не придется врать, дорогая девушка, чтобы выручить вас из беды.
– Вы на что намекаете? – спросила она.
– Нет, нет, – замахал я руками, – слишком опасно. Но на прощанье добавил, что женился бы на ней, если бы точно знал, что ничего не было. Но это так, в шутку, для себя. Она ничего не слышала.
Хотя, если говорить, совсем честно, я и сейчас не уверен, что вы не трахнули ее оба. Да, вот так. Ты даже не представляешь, Борис, сколько кругом вранья! Никому нельзя верить.
– Мне можно, – сказал капитан. – Можешь мне поверить: я тебя не возьму в мою группу.
– Я не буду…
– Будэшь! Ты будешь стучать. А нам стукачи не нужны.
– Я не буду тебя упрашивать. Скажу только, что это еще не все. И если тебе не безразлична эта женщина, ты возьмешь меня.
– Какое мне до нее дело? Я тебе повторяю еще раз:
– Я с ней только танцевал. Всё!
– Всё – да не всё, – как говорят. Ты ее не трахал. Я тебе почти верю. Но не верю, что не хотел. Ты хотел, да побоялся, что не успеешь до прихода товарища по комнате, который ушел за румынским вином.
– За болгарским.
– Без разницы. В душе они все поляки. Мечтают завоевать Россию. И да, заговорился, и чуть не забыл. Ее отца, академика Берлинского…
– Белинского, – поправил Борис.
– А какая разница? Разночинец для нас ничем не лучше немца. Вот так-то, парень. И да:
– Его посадили.
– За что? За то, что передал секретную рукопись Пушкина немцам? Или японцам?
– Нет. То есть, да. Почти. Секретный манускрипт семнадцатого века, описывающий мистерию посвящения в масоны. Анэнербе искало его в Тибете, и не нашло. А Белинский им помог, и нашел его здесь. В академии, так сказать, наших наук.
– Думаю, это херня. Не было такого документа.
– Почему? Украли бы намного раньше?
– Можно и так сказать.
– Тем не менее, – майор тяжело вздохнул, – было принято решение, что документ был. А теперь его нет. А, следовательно, и она, как дочь врага народа, будет расстреляна без суда и следствия. То есть получит десять лет без права переписки. Ты этого хочешь?
