– Ну, беги, – через некоторое время говорит мама, – мы будем вставать.
Мальчик возвращается в детскую, там кровати уже накрыты, комната проветрена. Он смотрит в окно, выходящее во двор. Перед ним огромный каретный сарай, где хранится старинная карета, стоят другие экипажи.
Мальчик радостно вспоминает, – в сарае приятно пахнет сеном, лошадьми и бензином. Владик видит, как Игнат входит и выходит, занимаясь упряжью и держа в руках длинный черный лошадиный хвост с кожаной ручкой. Он обмахивает полость и сани, в которых папа поедет по делам.
В дальнем углу сарая скучает «американка» – это как бы шарабан на двух высоких колесах. Папа редко выезжает в этом заграничном экипаже, только в гости – к Урущевым, к Гуле Франку, к Бенкендорфам. Но, конечно, все это не самое интересное. Самое привлекательное – автомобиль. Он желтого цвета и выпущен фирмой «Бенц». Купил его дедушка Седа и подарил папе. Чаще всего на службу папа ездит в автомобиле, а мама всегда боится, что он разобьется или сломается в чистом поле. Жаль, что на автомобиле можно ездить только летом, а зимой нельзя – у него нет полозьев. У машины откидной брезентовый верх, впереди фонари и можно гудеть, нажимая на резиновую грушу. Груша похожа на уже знакомую Владику детскую клизму, но эта – автомобильная – для очень больших детей.
Когда летом все едут на авто в Тюнеж, к бабе Ане Урущевой, папа позволяет Владику управлять машиной. Но почему-то папа тоже держится за руль. А вот брат Борис управляет без папиных рук. Но мама начинает волноваться и вскрикивать, когда автомобиль вдруг виляет то вправо, то влево. Папа сердится и отбирает у брата руль. Мама и сестра Туся никогда не садятся за руль. Зато дома они крутят швейные машины, а мальчикам крутить не дают. Какая несправедливость!
Все эти размышления прерывает няня, говоря, что пора идти пить чай. Мальчик бежит в зал по коридору мимо девичьей, где хлопочет ключница Егоровна, мимо канцелярии, где работает письмоводитель Иван Дмитриевич, мимо дедушкиного кабинета, в котором слышно звяканье ложек и приглушенный разговор. Дедушка Седа уже очень старенький – ему, наверное, уже сто лет или может быть пятьдесят, он пьет чай у себя и выходит только к обеду.
В зале на столе кипит большой самовар в виде желудя. Белый хлеб нарезан на плято из пальмового дерева. На нем вырезаны незнакомые буквы и Владик знает, что они означают русские слова «хлеб» и «соль». На белой скатерти стоит молочник со сливками, масленка со свежим маслом, а для мальчика в фарфоровых рюмочках приготовлены яйца всмятку. Кусковой сахар насыпан в тяжелую красивую стеклянную сахарницу. Она в виде большого стакана синего цвета с круглыми прозрачными окошечками с нарисованными на них цветами и птицами. Мама сидит за самоваром в начале стола, папа напротив. Мальчик целует родителей, здоровается с Евдокией Лазаревной, по домашнему – Колюсей и усаживается за стол. Няня уходит к себе.
Начинается чаепитие с разговорами.
Вступает папа:
– Сегодня я еду в Мокрый Корь. Вернусь часам к шести.
Мама продолжает:
– На праздники обещали приехать Лидуся и Харкевичи. Нужно какой-нибудь дичи.
– Сейчас охоты нет, – сожалеет папа, – привезем из Каширы от Литкова дичь, от Прозоровой рыбу. Я пошлю приказчика.
Мама подключает к разговору родственницу:
– Евдокия Лазаревна, скоро явятся дети и верх надо получше протапливать.
Евдокия Лазаревна, или Колюся согласно кивает головой. Она делает это осторожно, так как парик, который она носит, может сбиться.
