Слуги сменяли на подносах одно блюдо за другим. Музыканты на время ушли в тень деревьев. Захмелевший, счастливый Станислав, разгоряченный вином, вдруг схватил Владислава, посадил к себе на колени, крепко обнял и воскликнул радостным голосом:
– Вот мой младший и самый любимый сын Влад – гордость моя!
Лицо мальчика вспыхнуло маковым цветом – не привык он к похвале от отца. Он обвел всех смущенным взглядом, немного остановился на брате Казимеже: тот так и застыл с гранатовым соком в руках и во взгляде его – этом еще детском десятилетнем взоре – читались неизгладимые чувства ревности, зависти и ненависти к младшему брату – за явное превосходство последнего.
Не обращая внимания на старшего сына, Станислав, подбадриваемый женой и сестрами, продолжал:
– Представляете, Влад еще не пошел в школу, а знает многое: пять языков – это мы с Брониславой постарались, с трех лет ходит брать уроки фортепиано, рисует почти как я. Вот наш достойный наследник! Сам отец Жозеф отличил его пред остальными.
Под громкие возгласы и тосты тети, звеня браслетами, попросили Владислава что-нибудь сыграть. Под сливовым деревом на ковре стояло пианино – специально для оркестра поставленное. Недолгое время мальчик колебался, борясь с чувством стеснительности, но пересилил себя, сел за клавиши. Поначалу робость взяла вверх и ему никак не удавалось найти подходящие ноты. В воздухе повисло молчание, повсюду ощущался сладковато-приторный запах роз, смешанный с ароматами восточных духов. Присутствующие ожидали, наблюдая за мальчиком. И он, повинуясь неким невидимым силам природы, берущих свое начало от корней деревьев и трав, начал играть сороковую симфонию Моцарта. Музыка полностью проникла в него, во всем его существе растворилась, вошла во все клеточки организма. И теперь перед ним – вокруг всего мира, не существовало никого, лишь он один – в тени развесистого дерева под высоким голубым небом.
Когда симфония была сыграна, Владека встретили бурными аплодисментами. Родственники толпой ринулись к нему, высоко всплескивая руками, обнимали его, целовали. Одна из теть именем Арсине вручила Владиславу большой кусок бабурика – сладость из тонкого теста с ореховой начинкой. Он поблагодарил за угощение, но радости от комплиментов и восторгов не было: мельком Влад заметил Казимежа, с грустным лицом сидящего отдельно ото всех у пруда, и тогда он понял, почувствовал, что причина грусти брата в нем самом – разве мог он в этот миг быть счастливым?
Вечером, когда сероватый полумрак выполз из ущелий и окутал поместье тонкой темной вуалью, праздник закончился. Слуги расторопно убрали столы, унесли все в дом. Взрослые укрылись в беседке пить чай и кофе, а дети под пристальным взором гувернанток пошли почивать в теплые, мягкие кровати под воздушным альковом.
Владислав не спал. Он неотрывно глядел на Казимежа, лежащего на соседней кровати, и никак не мог понять, почивает тот или нет. Казимеж не спал: он то и дело закрывал веки, потом открывал их, блуждал взором по комнате, глядел в серый потолок, на котором в свете от уличного фонаря отпечатались глубокие тени деревьев. Владислав приметил, что брат что-то разглядывает, тихо спросил:
– Казимеж, Казимеж. Ты не спишь?
Тот отвернулся от голоса брата, кинул в ответ:
– Отстань.
– Почему? – не унимался младший.
– Я не хочу с тобой разговаривать и дружить с тобой не буду.
