Он снова бросился на меня, и я пропустил его мимо, а потом сделал смертельный замах. Противник уже разворачивался ко мне лицом. Но я оказался быстрее, и Вздох Змея угодил ему в шею, как раз над краем кольчуги. Поскольку Текиль был без шлема, клинок сломал ему позвонки, и он рухнул в пыль.
Я убил его быстро, и он отправился в пиршественный зал мертвых, где когда-нибудь поприветствует меня.
Толпа зааплодировала. Я думаю, что зрители из числа саксов предпочли бы, чтобы пленников сожгли или истоптали лошадьми, но среди них было немало таких, которые ценили работу меча, – и они хлопали мне.
Гизела мне улыбалась.
Хильда не наблюдала за поединком. Она стояла с краю толпы с отцом Виллибальдом. Эти двое проводили долгие часы в разговорах, и я знал, что они беседуют о христианстве, но это меня не касалось.
Следующие два пленника были в ужасе. Текиль был их главарем, человеком, который ведет остальных, потому что он лучший боец, и в его внезапной смерти они увидели собственную участь. Ни один из них даже не дрался по-настоящему. Вместо того чтобы напасть на меня, оба лишь пытались защищаться, и второй пленник оказался достаточно умелым, чтобы парировать мои удары снова и снова, пока я не сделал широкий выпад. Он вскинул щит, и я пнул его в лодыжку, сбив с ног. Толпа разразилась приветственными криками, когда он умер.
Теперь в живых остался только мальчик Ситрик. Монахи, которые хотели повесить датчан, а теперь бесстыдно веселились при виде их бесславной смерти, втолкнули его в круг из ветвей орешника, и я увидел, что Ситрик даже не умеет держать меч, щит для него – всего лишь обуза. До его смерти оставалось одно биение сердца, убить мальчишку для меня было не труднее, чем прихлопнуть муху. Он тоже понял это и заплакал.
Мне требовалось восемь голов. У меня было только семь. Я уставился на мальчика, и тот не смог выдержать моего взгляда. Он отвел глаза в сторону и увидел кровавые полосы на земле – на том месте, где тела трех его убитых соплеменников оттащили прочь. Он упал на колени. Толпа начала глумиться. Монахи кричали, чтобы я его убил. Вместо этого я ждал, желая увидеть, что будет делать Ситрик, – и увидел, что он отчаянно превозмогает свой страх. Я видел, как мальчишка делает над собой усилие, чтобы прекратить реветь, справиться с дыханием, подчинить себе трясущиеся ноги и встать. Он поднял щит, шмыгнул носом и посмотрел мне в глаза.
Я показал на его меч, и он послушно поднял его, чтобы умереть, как подобает мужчине.
На его лбу, в том месте, где я ударил его рабскими кандалами, красовались багровые струпья.
– Как звали твою мать? – спросил я.
Он уставился на меня, словно лишившись дара речи. Монахи вопили, требуя его смерти.
– Как звали твою мать? – повторил я.
– Эльфлэд, – заикаясь, ответил он, но так тихо, что я не расслышал.
Я нахмурился, выжидательно глядя на него. Тогда он повторил, уже громче:
– Эльфлэд.
– Эльфлэд, мой господин, – поправил я.
– Ее звали Эльфлэд, мой господин, – послушно сказал он.
– Он была саксонкой?
– Да, мой господин.
– И что, она действительно пыталась отравить твоего отца?
Ситрик помолчал, потом понял, что, если скажет правду, это никому не принесет беды.
– Да, мой господин.
– И как именно? – Я возвысил голос, чтобы перекрыть шум толпы.
– Черными ягодами, мой господин.
– Пасленом?
– Да, мой господин.
– Сколько тебе лет?
– Не знаю, мой господин.
На вид ему было лет четырнадцать.
