Но во мне все еще теплилась надежда, что все таки она поймет мое поведение адекватно, как признак моей к ней влюбленности, а не безумия, каким оно могло показаться кому-то со стороны. Всю лекцию она разговаривала с подружкой, оборачиваясь к ней, и я замечал эти прямые линии ее взгляда, которыми она касалась меня. На этот раз я не мог определить, что она ко мне чувствует, ее взгляд был не привычно серьезным и сосредоточенным, но мне он на этот раз ни о чем не говорил. Как не пытался, я понять о чем она думает, у меня ничего не получалось, и это меня удручало. Чтобы это могло значить, но чтобы это не значило, она все равно на меня смотрела, а значит хотела увидеть, и уже это не так плохо. Как только пара подошла к концу, и все стали выходить из аудитории, она положила мне на парту толстую тетрадь, как бы проходя мимо, и оглянувшись добавила: «Вот!». На ее лице была улыбка, которую колебал легкий ветерок.
И в этой улыбке было для меня больше света, чем перед сияющим зноем за окном. Это улыбка, говорила мне о том, чтобы я не переживал ни о чем, и что все было нормально, и она не обиделась. Эта улыбка была легкой, и дарящей что-то, будто она намекала: «если что проси любые лекции, я без проблем тебе помогу». Это улыбка говорила, все в порядке парень, расслабься, ты мне тоже нравишься. И все это я разглядел в одной ее мимолетной улыбке. Обычные люди скажут, что я свихнулся, или просто ударился головой, но я был уверен в том, что только что понял, и крепко, как никогда стоял на ногах. После этой улыбки я в нее влюбился еще сильнее, она превзошла все мои ожидания, абсолютно все. Наши отношения еще даже не начались толком, а она уже так изящно меня простила за мою оплошность. Мне кажется другая бы, да что там, я сам себя за это не простил, и не заговорил бы снова. Не зря она мне сразу понравилась, что-то было в ее взгляде в самом начале доброе, что-то все прощающее и все-понимающее что ли. А может и не было, и это мне все так просто кажется сейчас, на волне вдохновения и реабилитации в ее глазах.
Зато теперь я чувствовал, что лед треснул, ну тот, который я сам создал. Я открыл ее тетрадь, и влюбился в ее почерк, даже в цвет ее чернил, которые она расписывала на полях. Каждую букву она выводила с особой внимательностью, подчеркивая уникальность и в то же время красоту каждой закорючки. Удивительно, как можно писать так быстро, ведь лекторы не делают в своей речи пауз, и так изящно. Эти записи мне напомнили, романтические старые письма, написанные гусиным пером, вроде того, какое послала когда-то Татьяна Онегину, обливаясь слезами. Но самое главное от этих конспектов пахло невыносимо приятно, из-за чего мои ноздри невольно зажмуривались от удовольствия, как глаза от яркого света. Что-то в этом запахе было от луговых цветов и легкости неба, что-то воздушное и едва неуловимо прекрасное. Как пушинку, которую пытаешься поймать руками, но она отлетает все дальше при каждом взмахе руки.
После этого казуса, мы уже смотрели друг на друга по-другому, и в наших взглядах отражалось ощущение, что это скупое на слова происшествие, раскрыло нас обоих, как огромное окно от пыльных старых штор. Теперь каждый из нас открыл что-то в другом, и то что он увидел, его удивило и привело в восторг. Теперь она больше не смотрела на меня, разглядывая каждый волосок как прежде, а сразу же улыбалась, и отводила глаза в пол, будто уронила что-то на пол. Я же открыв рот от восхищения ее скромностью и непосредственностью, тут же хотел подбежать и помочь поднять это невидимое. Да, мне хотелось поднять с пола перед ее глазами, что-то значительное, вроде букета размером с ее рост, или большого плюшевого медведя, или чего-то иного и грандиозного, от чего она будет удивлена и обескуражена. Каждый раз когда я встречал ее улыбку, мне хотелось ее чем-то поразить. Мне хотелось ее отблагодарить, за это прощение, и желание продолжать со мной отношения, после того ужасного моего поведения.
