– Пора уже слышать фразами. – Она старается говорить спокойно и одновременно проигрывает правой рукой кусочек марша. Потом кладет свою ладонь на Любину кисть и пытается ее пальцами провести музыкальную фразу. – Не хлопай. Вместе с клавишами опускай и поднимай пальцы. Не рви звук. Попробуй отсюда.
Люба играет, спотыкается, всматривается в ноты, пробует снова.
А тетя Маша уже сидит в конце школьного коридора, за небольшим, покрытым зеленым сукном столиком и под мелодию марша работает спицами. Маша – душевная и добрая женщина, хотя это крайне не соответствует ее внешности: худая, плоскогрудая, в рабочем халате, свисающем с узких плеч, она со спины вообще походит на девочку-подростка с неоформившейся фигурой и тонкими ногами. Сейчас ее пальцы и спицы движутся в ритме моцартовского марша, и, когда Люба сбивается, сбивается и тетя Маша, вздыхает, распускает нитку и начинает ряд снова.
А в классе Альбина Петровна откинулась на спинку стула, прикрыла глаза, слушает и правой рукой вместе с Любой ведет в воздухе мелодию, будто поддерживает Любину руку. Но Люба опять сбивается.
– Ё-моё! Ну, нет покоя, – в сердцах говорит себе тетя Маша, считает набранный ряд петель, распускает и вяжет снова.
А в классе Люба опять ищет левой рукой аккорд в басу и не может найти.
– Ну что ты ищешь?! – взрывается Альбина Петровна. – Дома надо учить! Дома! Я могу помочь, десять раз объяснить, но выучить за тебя ноты я не могу. Сколько бы у тебя здесь ни было, – она тычет Любу пальцем по лбу, закрывает ее ноты и хлопает себя по заду, – без этого места ничего не получится. Все. Иди домой. Выучишь ноты – придешь.
Люба виновато складывает ноты в папку, встает. Что-то отмечая в журнале, Альбина Петровна продолжает:
– И вообще, зачем ты приходишь в такой юбке! Ты совсем не сюда торопилась. Я вижу, что у тебя в голове. Часы возьми свои.
Потупившись, Люба возвращается от двери за часами и еще стоит виновато у пианино, но Альбина Петровна не смягчает тона:
– Все. Я сказала. Уйди с глаз.
Оставшись одна, Альбина Петровна собрала со стола ноты в шкаф, подошла к пианино и взялась за крышку, чтобы закрыть, но вдруг бегло, аллюром, одной правой рукой проиграла кусок марша и тут же оборвала себя, закрыла крышку пианино, взяла со стола журнал и сумочку и вышла из класса.
В коридоре школы пусто и тихо, и в этой сумрачной тишине на столике подле тети Маши отдыхает после рабочего дня телефон.
Альбина Петровна шла по свежевыметенной ковровой дорожке.
Двери классов открыты, там молчат инструменты, и внизу, в гардеробе, нет ни одного пальто.
– Последний звонок отменяется, тетя Маша.
– Опять Перова не выучила. – Тетя Маша аккуратно сложила вязанье в целлофановый кулечек. – Чего с ней возиться-то? Она того и гляди вообще скоро коляску покатит!
– Тетя Маша! – укоризненно сказала Альбина. – Она в восьмом классе.
– Да они теперь уже и в седьмом классе!.. – махнула рукой тетя Маша.
Альбина вошла в учительскую. Здесь, в крохотной комнатке, отрезанной от класса фанерной перегородкой, тесно стояли старый кожаный диван и шкафы с нотами под потолок. У стены ютился столик и над ним – овальное зеркало. На зеркале губной помадой было написано наспех: «Приемная Глыбина 24-17». Не стирая эту надпись, Альбина хотела причесаться, но ее внимание привлек лист бумаги, прикрепленный рядом с зеркалом: «Объявляется конкурс на лучшее блюдо из плавленого сыра. Допускается растирание с чесноком, уксусом, селедкой и т. п.» Под объявлением на столике стояла батарея разнокалиберных баночек, оставшихся, видимо, после проб «блюд».
