Не звонит, не пишет. Я в который раз набиваю текст и стираю. Почему у меня ощущение, будто я влезаю в другую семью, и мои звонки и смски могут повредить чужим отношениям? Как глупо, убеждаю себя, никакой семьи нет и в ближайшее время не предвидится, а червяк сомнений гложет и гложет.
Но я же могу узнать как там Матвей? Если он плачет, то я попробую его успокоить по телефону. Он же меня слушал сегодня. А если я смогла с ним договориться, то и Леська сможет.
Аааа! Что делать?
– Настька, ужин скоро? – кричит из комнаты Женька.
Ужин!
Хватаю из шкафчика первую попавшуюся пачку крупы. Это оказывается рис. Пачка выскальзывает из рук и шмякается на пол. Рис рассыпается, я падаю на колени, чтобы собрать его. Рисинки высыпаются из пальцев. Не могу понять, что я делаю и что надо сделать с этой кучкой. Сижу, туплю.
Женя притопал на шум, заполнил собой половину кухни.
– Систер, ты чего?
– Ничего. Вот, – растерянно развожу руками, указывая на катастрофу с крупой.
– М–м.
Брат, подхватив меня под колени, легко отрывает от пола и усаживает на табуретку. Сам поднимает пачку с оставшимся рисом и в два счета собирает рассыпанный.
Бросив на меня мимолетный взгляд, вытаскивает вторую табуретку, садится напротив.
– Рассказывай.
– Что?
– Все. Что случилось?
Пожимаю плечами.
– Ничего.
Хватаю со стола бумажную салфетку, нервно тереблю краешки.
– Мне не ври. Я же вижу, на тебе лица нет. На работе что–то? – Рука брата тянется к салфетке, спасая несчастную. – Обидел кто?
Женька взрослый такой. Совсем недавно был застенчивым прыщавым подростком, а сейчас передо мной сидит молодой симпатичный мужчина. И сильный, между прочим. Как пушинку поднял меня с пола. А сейчас этот молодой человек готов выслушать загоны старшей сестры. Внимательный взгляд серо-голубых глаз сканирует мое лицо. А я думала, ему кроме игрушек ничего больше не интересно в этой жизни.
– Сегодня я познакомилась с шефом и его сыном.
– И?
Беру новую салфетку.
– Мальчик маленький, никому не нужный, плакал…
Женька не понимает ничего, но и не торопит меня. Знает, что расскажу, надо только дать время. Края салфетки превращаются в неровную бахрому.
– Он даже отцу не нужен. Мать его бросила… – стираю тыльной стороной ладони слезинки. – Я с ним весь день… кормила, играла… А потом мы с Медведем…
– С кем?
– С директором. Его Михаилом зовут, а за глаза Медведем. Ну вот, мы няню мальчику выбирали и выбрали Леську…
– Леську? – Губы брата дёргаются в полуулыбку. Так всегда, когда я о Леське разговор завожу. – Никольскую, что ли? Она там каким боком оказалась?
– Я позвала. Она хотела на моего шефа посмотреть, а он ее няней для сына взял.
– И почему я не удивлен? – хмыкает. – Она у тебя вечно с приветом. Ну а ревешь–то ты чего? Ребенок с няней и отцом, чего волноваться–то?
– А вдруг Леська не справляется и Матвейка плачет?
– Так позвони.
– А если помешаю?
– Кому?
– Ну… Леське мой шеф понравился, она решила его охмурить.
– Пипец у тебя подруга.
Женька злится, психует, подскакивает на ноги, мечется по кухне из угла в угол.
Я всхлипываю. Что поделать, такая у меня Никольская.
– Или ты ревнуешь ее к этому Медведю? – брат тормозит.
– Что? Ты что несешь, Жень? Да он… Он… – вспыхиваю, задыхаюсь от возмущения. Как Женя мог так подумать? – Он Медведь! – рву салфетку в клочья, представляя на ее месте директора. – Чурбан бесчувственный! Он на сына собственного орал как ненормальный! Он гадкий. Он… Терпеть его не могу! Уволюсь завтра же, чтобы не видеть его!
