Приходили какие-то женщины, приносили цветы, что-то рассказывали о бабушке и собственном детстве Кате, которая бродила по дому, не находя себе места. Казалось, весь поселок когда-то учился у бабушки, и теперь люди считали своим долгом прийти и посочувствовать то ли Кате, то ли себе.
Пришел даже Леха Черт, деревенский алкаш, в грязной, разорванной на пузе майке, растирал заскорузлой лапищей слезы и сопли по опухшей физии. Из его несвязных воплей вперемешку с матом выяснилось, что он тоже когда-то учился у бабушки…
Ближе к вечеру пришел, точнее, ворвался в дом и сосед Николай Петрович, в строительном комбинезоне, с грязными руками. «Прораб, – неприязненно подумала Катя, – мог бы хоть руки помыть…»
– Где? – хрипло выдохнул он, вбежав в темный коридор. – Почему мне не позвонили?
Катя пожала плечами: почему, собственно, она должна была звонить?
– У меня нет вашего номера, – тихо сказала она.
Он посмотрел сначала на бумажку, пришпиленную к обоям рядом с телефоном – на ней только сейчас Катя разглядела номер сотового и крупно написанное «Николай», – потом с укором на нее. Стараясь не топать, вошел в комнату. Бабушку уже переодели, положили в гроб, поставили вокруг вазы с цветами. Кто-то принес икону, зажег перед ней лампадку. Кате все это казалось каким-то странным спектаклем, бабушка лежала среди белых кружев какая-то чужая, другая.
Николай постоял в дверях, потом растерянно посмотрел на свои руки, потоптался.
– Я приду еще, переоденусь только, – глухо сказал он Кате. – Что помочь?
– Да ничего вроде, все уже делается. На кладбище поехали, договориться на послезавтра, на утро…
– Поминки здесь, в доме? – спросил он неожиданно.
– Учителя сказали, закажут в кафе, – упавшим голосом отвечала Катя. – Я ведь не знаю, как надо…
– Ну, в кафе, так в кафе, – согласился он. – Вы как, не испугаетесь ночью?
– Н-не знаю. – Катя слегка опешила. Она как-то не думала о том, что ночь ей придется провести здесь, с неживой бабушкой.
– Ну ладно, я приду через час, – примирительно сказал Николай, – обсудим.
Катя кивнула. Было странно, что он разговаривает с ней, как близкий, как родственник, а она так же просто, не задумываясь, отвечает. «Бабушка умерла, все изменилось», – подумала она, и это объяснение показалось совершенно ясным и правильным.
Жук горевал, забившись под сарай. Когда рано утром Марианна вышла из дома с убитым видом, он сразу все понял.
Жук заплакал, попробовал повыть, но выходило плохо – горло перехватывало. Услышав его, за забором зашлась визгом Лада, выразила соболезнование. Из дальнего угла сада забухал сочувственным басом Полкан: уже все всё знали. Даже вечно ругающиеся по делу и без дела воробьи притихли, на всякий случай отлетели подальше от дома.
Марианна села рядом с псом, прикрыв лапки хвостом, задумалась.
– У-у-у, – убивался Жук, – бедная Бабушка, не выйдет теперь к на-а-ам, оставила нас, сиро-о-от…
Марианна скептически посмотрела на него:
– Тебе Бабушку жалко или супа?
– Ну-у, – остановился от такого коварства Жук. – Бабушку жалко, и супа тоже жалко. А тебе что, все равно?
– Нечего выть, гляди, Внучка еще наподдаст за шум, – посоветовала кошка. – Сиди тихо, народ все время идет прощаться, не привлекай к себе внимания. Похоронят Бабушку, там что-нибудь придумаем.
– Похоронят – это когда закопают, да? – слезливо спросил Жук. – Это Бабушку в землю, что ли?
Марианна величественно махнула хвостом, не спеша пошла по дорожке в сад. Она присмотрела себе одного глупого воробья на обед, нужно было только обустроиться в засаде и подождать…
