О внутренних преобразованиях, которыми Александр хотел было осчастливить свой народ, не было времени и подумать. Мало этого: торжественно уничтоженная в 1801 году тайная экспедиция должна была снова возродиться. Появились шпионы, настоящие и воображаемые, и началось вскрывание частных писем. Даже письма Марии Федоровны просматривались: нужно было следить за ее отношениями к ее племяннику, Евгению Вюртембергскому, которого Павел прочил в наследники русского престола…
Благо России заставило главнокомандующего Бенигсена дать Наполеону сражение при Эйлау и положить в нем убитыми и ранеными 26 000 человек. Затем грянули громы Фридланда, где «победитель непобедимого», Бенигсен, был разбит наголову и потерял около 15 000 человек еще… После этого Александр поручил передать императору Наполеону – не авантюристу Бонапарту уже, а императору республиканцев Наполеону – свои пожелания, чтобы тесный союз России и Франции, который был постоянно предметом его желаний, скорее загладил бы все эти бедствия и обеспечил бы миру спокойствие и счастье. Наполеон, говоря о Пруссии, решительно, как и подобает гению, утверждал, что ç’est une vilaine nation, une vilaine armée, une puissance qui a trompé tout le monde et qui ne mérite pas для общего блага d’exister[14], и – подписал союзный договор с Россией. Но воззвания «святейшего» синода уже сделали свое дело: благочестивый русский народ возроптал против союза с антихристом Бонапартом. Впрочем, волнение не было продолжительным: оказывалось, что Александр потому и велел соорудить на Немани плот для свидания с Наполеоном, чтобы сперва окрестить Бонапарта, а потом только уж и допустить его перед свои светлые очи. Но так как разрыв с Англией – в угоду антихристу – вызвал сильный застой в торговле и уронил цену русских денег, то союз с Францией сделался предметом всеобщего негодования; вскоре начали потихоньку поговаривать о необходимости перемены главы государства: по мнению многих, сестра царя Екатерина, «полубогиня тверская», могла бы много лучше наладить общее благо. Но Александр не сдавался: надо только на место неспособного Будберга министром иностранных дел посадить графа Румянцева, а на место военного министра вместо князя Лобанова графа Аракчеева – и все будет великолепно. Да еще был назначен для общего блага новый посол в Париже, князь Б.А. Куракин, – такой, по словам графа С.Р. Воронцова, болван, что ему следовало бы быть или немецким принцем, или идолом у дикарей. Впрочем, большой нужды в нем и не было: все нужные ему сведения русское правительство за приличное вознаграждение получало от Талейрана, который, по словам Наполеона, всегда был готов продать даже родного отца.
Но всего этого оказалось тем не менее мало. Тогда очень ограниченный и потому чрезвычайно уверенный в себе Сперанский, – Пушкин звал его popovitch turbulent et ignare[15], а Вяземский – чиновником огромного размера, – просиживая за письменным столом по восемнадцати часов в сутки, в два месяца соорудил такой план идеального управления страной:
ДЕРЖАВНАЯ ВЛАСТЬ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА
Государственный Совет
Известный историк Шильдер, рассказывая об этих проектах Сперанского, впал почему-то в веселое расположение духа и привел в своем труде между прочим следующее impromtu[16] Вольтера по поводу таких же проектов Тюрго:
Je crois en Turgot fermement!
Je ne sais pas ce qu’il veut faire:
