– Я понял, Цамий. Можно мне на чём писать и чем писать? Я хочу потренироваться.
– Для тебя, мой мальчик, что угодно. Вот, держи. Я посмотрю.
– Нет, – ответил я. Ещё не хватало, чтобы Цамий увидел десятичную систему и арабские цифры. – Я хочу сделать это в одиночестве.
– Но расскажешь потом, что у тебя получилось? – с подозрением посмотрел он на меня.
– Да, конечно.
Врать нехорошо. Но как-нибудь выкручусь. Я принял неровный лист толстой бумаги и острозаточенную палочку. Сделал вид, что знаю, как этим пользоваться и направился в свою спальню.
Я расположился на комоде, сидеть же моллюскам не надо. Вот эта острая палочка явно для царапания на бумаге. Попробуем. Кажется это не бумага, а тонкая кора дерева. Как она называется? Береста, да! Со школы этого слова не слышал. И клинопись тоже. Потому что делать красивые округлые циферки не получалось. Но мне и так пойдёт. Я напряг память. Так, нужно первую цифру, то есть двойку, умножить на шесть в той степени, какой по счёту с конца стоит эта цифра начиная с нуля. В третьей значит. Шесть на шесть и ещё на шесть… Сто восемь получается. Умножаем на два. 216. Теперь два на шесть во второй степени… 36 на 2 равно 72 и плюс уже имеющиеся 216 итого 288. Теперь два на шесть, то есть сразу 12. Ха! Это не так сложно! Плюсуем, 300. И добавляем последнюю шестёрку…
Стоп! Как в шестеричной системе оказалась сама цифра шесть? Её не может тут быть. Как в двоичной нет двойки, а в восьмеричной нет восьмёрки. Ууу! Я взялся руками за рожки. У моллюсков не человеческая шестеричная система. Она начинается не с ноля, а с единицы. Ведь люди сами придумали всякие системы исчисления отличные от десятичной, но почему-то решили, что они в отличии от неё будут начинаться не с единицы, а с ноля. Ну вот кто такое выдумал? А мне теперь как здесь всё пересчитывать? Формулу явно не придумать. Нужны таблицы перевода. На них уйдёт много времени и бересты.
– Как успехи? – в спальню вошёл Цамий.
– Никак, – ответил я вслух, хотя слова в голове были другие и малоцензурные.
– Дай-ка я посмотрю. О! Интересные символы. Из цифр только единица и четвёрка. Ты писать тоже разучился, да?
– Да, да, разучился.
– Кто ты? И почему так похож на Хамжю? – Цамий пристально уставился на меня.
– Это я, учитель, просто после встречи с кабаном я стал ещё более чудным, – заверил его я.
– Хамжю никогда не называл себя чудным. Иным, но не чудным. И никогда не называл меня учителем.
– Всё так перемешалось…
– Настолько, что ты пишешь странные символы, странно говоришь и задаешь странные вопросы? – Цамий напирал всё сильнее.
– Мне отшибло память, – я продолжал стоять на своей версии. – Символы это попытки вспомнить, как писать.
– Может быть и так. Но я с Хамжю с самого первого его года. Я знаю все его движения, слова, интонации, привычки. И ты не он.
– Но я это я. Я Хамжю. Посмотри на меня.
– Смотрю, – Цамий подошёл вплотную. – И не могу найти различий. Тот же цвет раковины, те же глаза, то же лицо. Не может быть двух одинаковых ахов. Можно перекрасить раковину, но нельзя изменить рисунок вен на лице. И всё же ты не Хамжю по сути.
– Я не знаю своей сути, ведь я столько всего не помню. Потеряв память, я потерял и себя.
– Очень логично пахнет. Возможно, так оно и есть.
Цамий отошёл от меня, ещё раз посмотрел в мои каракули на бересте. И вздохнув сказал:
– Что ж. Я научу тебя всему ещё раз. Насколько хватит отпущенного мне времени. И хоть на шпиона или диверсанта ты не похож, я с тебя глаз не спущу. Понял?
