Я юридически ответственна за свою маму и должна подписывать медицинские бумаги, которые, кроме всего прочего, регламентируют то, что с ней делать, если она попадает в критическое медицинское состояние. Она не хочет, чтобы ее оживляли, и я подписываю везде отказ от медицинского оживления. Во мне этот повторяющийся отказ вызывает душевную тревогу и ведет к размышлениям. Я всё время в диалоге со своей совестью и, когда делаю что-либо, прикидываю, загрызет она меня ночью или нет.
Перевожу мысли на другое. Моя профессиональная нереализованность подталкивает к поиску новых профессиональных выражений. Я хочу начать преподавать. Когда закончила обучение, мне всегда хотелось преподавать. Частью нашего обучения как специалистов было преподавание нашего предмета. Я никогда не теряла контакт с университетом, и вот сейчас вызвалась рассказать студентам о витамине Д. Тема богатая и имеет практическое применение. Витамин Д – это самая громкая нота в здравоохранении последнее время. Знаю точно, что, по крайней мере, в нашем университете об этом пока еще не говорят студентам. Я договорилась с Тавтсом и Харвадом о беседе для студентов.
Вдруг получаю сообщение о том, что наши встречи в обоих местах отменяются из-за какого-то новомодного коронавируса. Пришлось зайти в интернет и почитать о коронавирусе. Такое впечатление, что это уже было. Таким же был вирус SARs лет десять назад. Не знаю, к лучшему ли это, но я так безумно занята решением вопросов с мамой и детьми, что спокойно переживу отмену мероприятий.
На следующей неделе я снова общаюсь с врачами рехаба. Они считают, что у моей мамы наблюдаются улучшения. Думаю, отмена таблеток от Паркинсона помогла. Не тошнит и не шатает, и это радует.
Я собираюсь с ней на визиты к врачам и опять получаю список: в добавок к салу ей нужно подстричь ногти на ногах, так что мне нужно с собой взять пластиковый тазик и маникюрные принадлежности.
Мой план опять чудесным образом сработал. Нейролог внимательно выслушал нас и сказал, что нужно сделать специальный амбулаторный тест для диагностики гидроцефалии. Он включает в себя пункцию спинномозговой жидкости и видеозапись походки пациента до пункции и после. Когда это можно назначить, он не знает, но обещает решить вопрос.
Следующая наша остановка – это онколог, который работает в другом месте, в больнице для раковых больных. Клиника – это красивый особняк возле озера, окруженный парком и лесом. Мы приезжаем намного раньше назначенного времени. У них есть кресла-каталки в вестибюле. Я сажу маму в кресло, и мы едем на прогулку.
Мы одинаково бледные. Она не была на улице недель шесть после операции, и яркое солнце и блестящий снег ослепляют ее. Мне же непривычно катать кресло-каталку. Неровные дорожки и резкие спуски вниз дают ощущение вождения гоночного автомобиля без тормозов, когда он устремляется вниз при малейшем провокации. Не знаю, как для мамы, но для меня эта прогулка – большое физическое упражнение. Я раскраснелась и тяжело дышу. Мы дошли до обрыва к темному озеру – оно покрыто толстой коркой льда, сияющего на солнце.
Визиты к врачам – обычно мучение и для меня, и для мамы. Но сегодня, в этот солнечный день, возле озера я даже радуюсь тому, что у нас есть время побыть вдвоем и на природе. Мы возвращаемся назад в больницу. В огромном вестибюле стоит рояль. Моя мама – пианист, и деменция, благо, не добралась до разрушения мануальных навыков. Мышечная память – самая стойкая. Она садится за рояль, который для таких случаев специально не в кустах стоит. Мама с удовольствием гоняет пальцы по клавиатуре и играет веселые мелодии моего детства. Бродящие пациенты осыпают ее комплиментами, и я даже записываю маленькое видео. Есть солнце и музыка, и та параллельная реальность с болезнями и неприятностями исчезает. Как будто нет возраста, деменции, Америки и Центра для раковых больных.
