Вода, память которой темна… - страница 17

Из темноты, прямо перед ним, материализовался голос. Не шепот. Низкий, гулкий, как отзвук в глубоком колодце, полный нечеловеческой власти и древнего холода. Он произнес только одно слово, растягивая каждый звук, вкладывая в него всю тяжесть веков и топей:

«Сте-е-е-пан…»

Старик ахнул, как рыба, выброшенная на берег. Воздух вырвался из его легких клубящимся паром, тут же застывающим в иней. Он не смог ответить. Его язык прилип к нёбу. Он мог только смотреть в черноту, откуда прозвучало его имя.

Голос продолжил, и каждое слово падало, как камень в бездонный колодец, отдаваясь ледяной дрожью в костях:

«Ты… последний… Огонек… Догораешь…»

Пауза. Тишина снова сжалась. Шагов не было слышно, но присутствие стало осязаемым, физическим. Холод обволакивал Степана, как саван.

«Дуга… наша… Ты… чужой…» – прозвучало снова. В голосе не было злобы. Только констатация факта. Неизбежного, как смена времен года. «Отдай… что наше… Отдай… душу…»

Степан нашел в себе силы. Собрав всю волю, всю ярость обреченного, он прохрипел, глядя прямо в точку, откуда, как ему казалось, исходит голос:

«Душа… моя… Господу… Не… ваша!»

Из темноты донесся звук, похожий на тихий, мокрый хрип. Смех? Или просто бульканье трясины?

«Господу?..» – голос звучал почти удивленно, но с ледяной насмешкой.

«Он… здесь… не властен… Здесь… болото… Вечность… Топи… Прими… покой…»

Внезапно, в красном углу, над иконой, вспыхнуло слабое, холодное сияние. Не от лампады – ее не зажигали давно. Это светился сам лик! Тусклым, зеленоватым, болотным огоньком. Свет был таким же мертвым, как и сам туман за окнами. Он осветил скорбные черты Спасителя, придав им жуткое, потустороннее выражение. Икона… его последняя защита… гасла? Или… преломлялась сквозь призму болотной силы?

«Видишь?..» – прошелестел голос, став вдруг множественным, как будто его подхватили тысячи шепчущих ртов из щелей, из-под пола, из самого воздуха.

«Твой свет… гаснет… Наш свет… вечен… Холод… вечен… Покой… вечен… Откройся…»

Степан почувствовал, как ледяные пальцы невидимого существа коснулись его лба. Не физически. Но холод пронзил мозг, парализуя мысль. Он застонал, бессильно сползая по стене на пол. Его взгляд упал на ближайший пучок маживельника. Он висел неподвижно. Мертвый. Преданный. Сухие иглы, как костяные осколки, усыпали пол под ним.

«Не… бойся…» – заворковали шепоты, смыкаясь вокруг него, как кольцо.

«Скоро… тепло…» – солгал один голосок.

«Скоро… конец…» – прошипел другой, правдивее.

«С нами… вечно…» – забулькал третий.

Зеленоватый свет от иконы плясал, становясь все слабее, превращаясь в бледное пятно на темном дереве. Тишина снова воцарилась, но теперь она была наполнена этим множественным, беззвучным присутствием, сжимавшимся вокруг последнего жителя Дуги. Степан закрыл глаза. Перед ним проплыли лица: жена Марфа, давно умершая от лихорадки, сын Игнат, утонувший в болоте в молодости… Смеялись ли они? Плакали? Или просто смотрели с бесконечной тоской из мира, куда ему теперь предстояло?

Холодные пальцы коснулись его груди. Прошли сквозь тулуп, кожу, ребра… Коснулись самого сердца. Оно бешено забилось в последней попытке борьбы, но ритм тут же стал сбиваться, замедляться под ледяным прикосновением.

«Прииди…» – пронеслось в последний раз, как эхо по бескрайнему болоту. Не голосом. Мыслью. Приказом.

Степан вздохнул. Последний его выдох превратился в струйку инея, осевшего на бороду. Зеленый свет в красном углу погас окончательно. Икона снова стала лишь темным пятном в темноте. В избе воцарилась абсолютная, завершенная Тишина. Не было даже стука замерзшего сердца. Мир за пределами избы – болото, мертвые дома, костяной маживельник – все это больше не имело значения. Владения Болотницы поглотили последний огонек. Дуга окончательно стала частью топи. Вечной, холодной и безмолвной.