Происходящее могло заинтересовать даже Минх Сабредил. Она остановилась. Сава вцепилась ей в плечо и вытянула шею, чтобы лучше видеть.
Неприятное ощущение – стоять вот так, на виду, рядом с толпой молчаливых разинь.
Вскоре прибыло подкрепление для юного Серого, в виде мерзкого на вид сержанта-шадарита, который, по-видимому, воображал, что проблема Бходи состояла в глухоте.
– Убирайтесь! – завопил он. – Или вас уберут отсюда!
Бходи со скрещенными руками ответил:
– Протектор посылала за мной.
Поскольку мы с Сари еще не получили последнего отчета от Мургена, то понятия не имели, о чем идет речь.
– Чего-чего?
Бходи на молитвенном колесе объявил, что оно готово. Сержант взревел и с силой сбросил его вместе с колесом со столба. Бходи наклонился, поднял колесо и начал снова устанавливать на место. Последователи Бходи никогда не применяли насилия, не оказывали сопротивления, но проявляли исключительное упорство.
Двое распростертых на молитвенном коврике поднялись с таким видом, точно сделали то, что собирались, и сказали что-то человеку со скрещенными руками. Он наклонил голову и тут же посмотрел вверх, стараясь встретиться со взглядом старшего Серого. И провозгласил, голосом громким, но неестественно, напряженно спокойным:
– Раджахарма. Долг Князей. Знай: Княжеский Сан – это доверие. Князь – это облеченный высшей властью и наиболее добросовестный слуга народа.
Все свидетели этой сцены никак не прореагировали на сказанное, точно ничего не слышали, а если и слышали, то не поняли.
Бходи, который говорил, опустился на молитвенный коврик, имевший тот же оттенок, что и его одежда.
Распростершись на нем, Бходи, казалось, растворился в чем-то всепоглощающем, необъятном.
Один из двух Бходи протянул ему большой кувшин. Он поднял его, как будто предлагая небу, а потом опрокинул на себя его содержимое. Сержант-шадарит с испуганным выражением лица оглянулся в поисках помощи.
Молитвенное колесо снова стояло на месте. Бходи, который им занимался, привел его в движение и отошел к тем двум, которые прежде лежали распростершись на молитвенном коврике.
Бходи, обливший себя из кувшина, ударил кремнем по огниву и исчез во взрыве пламени. Я ощутила запах керосина. Жар обрушился на нас, точно удар. Оставаясь по-прежнему в образе, я вцепилась в Сабредил обеими руками и испуганно залопотала что-то. Она быстро зашагала прочь, ошеломленная, с широко распахнутыми глазами.
Горящий Бходи не издал ни звука и не сделал ни одного движения до тех пор, пока жизнь не покинула его, оставив лишь обуглившуюся оболочку.
Толпа окружила его, ругаясь на разных языках. Теперь в ней чувствовалось возбуждение совсем иного рода. Последователи Бходи, которые помогали в подготовке ритуального самосожжения, исчезли, воспользовавшись моментом, пока все взгляды были сосредоточены на сгоревшем.
– До сих пор не могу поверить, что он действительно сделал это! – сказала я, сдирая с себя вонючие тряпки Савы вместе с ее безумной личностью.
Мы никак не могли успокоиться даже дома. Не хотелось говорить ни о чем, кроме этого самоубийства. Наши собственные ночные труды отошли на второй план. Они были уже пройденным этапом. Тобо, однако, придерживался другого мнения. Он прямо так и заявил нам и все порывался рассказать о том, что его отец видел во Дворце этой ночью. И, конечно, добился своего, для точности все время сверяясь с заметками, которые сделал с помощью Гоблина. Он ужасно гордился проделанной работой и хотел, чтобы мы по достоинству оценили ее.
