Менее чем за километр артиллерия полка начала стрелять. Немцы отвечали огнем танков с ходу. По мере приближения к батареям они выстраивались в линию по три-четыре машины и начинали вести беглый огонь. Выстрелами из орудий два танка в первые минуты боя были подбиты. Сзади идущие танки сталкивали их с дороги. На их место выезжали другие, и колонна шла дальше. Артиллерийская дуэль продолжалась.
Немцы вскоре расширили фронт наступления, пехота начала выходить дальше от дороги. Несмотря на глубокий снег, солдаты шли быстро, прижав «шмайсеры» к груди.
– Что это фрицы не стреляют? – спросил Никифорова Барыкин.
– Экономят патроны. Ведь неизвестно, когда выйдут к своим.
Фронт обороны полка ощетинился огнем из всех видов оружия. Артиллерийские батареи расстреливали противника в упор, но немцы не останавливались. На своих убитых и раненых не обращали внимания. В этой обстановке их было не спасти. В стремительном движении немецких подразделений и частей вперед, к спасению, к преодолению сопротивления небольшой горстки советских солдат и офицеров, вставших на их пути, была фатальная обреченность людей, принявших всем своим естеством как должное этот удар судьбы. Криков, приказаний и команд офицеров из немецкой колонны почти не было слышно. Всех объединяло первобытное стадное, животное чувство – выжить.
Лейтенант Авдеев, да и все в полку знали, что их маленькой части не сдержать натиск стольких немецких войск. Командир батареи оставшимися орудиями расстреливал немецкую колонну в упор. Тела немцев, словно множественные оспины на белой коже, черными пятнами лежали на снегу рядом с подбитой и искореженной техникой. Но немцы понимали, что им надо двигаться только вперед, тогда кто-то выживет.
Командир роты подполз к Никифорову.
– Как дела, Никифоров? – перекрывая шум боя, крикнул лейтенант. Его голос дрожал. Он увидел раненого Барыкина.
– Что с ним?
– Его в плечо и голову ранило. Бредит, мать зовет. Отходит, наверное, родимый.
Взрыв впереди обдал их комьями земли и снега.
– У нас, Никифоров, потери большие. Не удержим мы их. Боеприпасов нет.
– Да и бежать некуда, чистое поле просматривается на версту. Расстреляют, как куропаток.
– Старый! – раздался голос умирающего Барыкина. – Я так и не запомнил твою молитву.
– Не беспокойся, сынок, я сам за тебя ее прочту.
– Прочти, обязательно прочти! – прошептал он и замер. В потухшем взгляде солдата осталось сожаление.
Рядом опять раздался взрыв, обдав Никифорова и Авдеева твердой крошкой теплой земли и снега.
– Все, командир, патронов у меня больше нет!
Авдеев посмотрел в сторону дороги. Там стреляло всего одно орудие. Немецкая колонная неудержимо продвигалась вперед. Вдруг он увидел, как двое военных вскочили на лошадей и ускакали. «Вот мерзавцы отцы-командиры! Наверняка комполка и замполит, у них лошади!» – со злостью подумал лейтенант. Ему вдруг стало страшно – он понял обреченность положения.
Впереди окопов роты шла редкая цепь немцев. Уже видны были их лица: небритые, угрюмые, с ожесточенным блеском в глазах.
– Старый, что делать будем? – воскликнул лейтенант.
Так к Никифорову обращались только солдаты. Но сейчас лейтенант осознал, что именно в этом человеке его спасение. Его основательность, выдержка, мудрость, как родного отца, вселяли в него уверенность.
– Не дрейфь! – спокойно ответил Никифоров. – Подползи под Барыкина.
– Что ты сказал?
