Немецкие самолеты безбоязненно, чуть ли не на бреющем, пролетали над позициями с нахально улыбающимися физиономиями: зениток в полку не было. Единственное «оборонительное» оружие – отборная матерщина – на фашистских летчиков не действовало.
На этих позициях простояли недолго. Прямо средь бела дня получили приказ на отход. Он был вынужденным: немцы уже заняли Котельниково и двигались железной дорогой к Сталинграду, угрожая отрезать все наши соединения, оборонявшиеся в излучине Дона. Но об этом ни бойцы, ни командиры младшего и среднего звена знать не могли.
Лотки и ящики с минами уложили на повозки, минометы со всем их снаряжением заняли привычное место на спинах бойцов. «Раму» ждать долго не пришлось, как и «музыкантов»: около ста бомбардировщиков «Юнкерс-87» под прикрытием «мессершмиттов» и «фокке-вульфов» опрокинулось на беззащитную дивизию, растянувшуюся более чем на полтора десятка километров в июльской степи.
Для вновь созданной дивизии, в том числе для 106-го стрелкового полка, который еще практически не принял участия в сражении, все было на сталинградской земле первым. И это боевое крещение, о котором Михаил Алексеев спустя сорок с лишним лет писал так: «Началась знакомая фронтовому люду карусель. В жарком безоблачном небе «юнкерсы» в одну минуту построили великанских размеров колесо, похожее на то, какие бывают в городских парках, только во много раз увеличенное в размере. И колесо это начало свое огненное кровавое вращение. Бомбы, сотни бомб сыпались под крутым углом на повозки, на орудия на конной тяге, на автомашины. Первичную обработку колонны косым дождем пуль производили «фоккеры», в азарте снижающиеся чуть ли не до самых касок и пилоток наших бойцов. После первых же взрывов бомб и пулеметных очередей множество лошадей уже билось в упряжках с развороченными животами, с иссеченными, окровавленными крупами; грузовики с ящиками мин и снарядов взрывались: уцелевшие кони, обезумев, уносились в степь с передками пушек, с повозками. Командиры и красноармейцы разбегались в стороны, некоторые искали убежища в кюветах; большинство же убегало в высокий сухой бурьян и там, слившись с ним своими бурыми гимнастерками, укрывались. Слышалось, как осколки бомб, ударяясь о бодылья, перешептывались, зловеще шушукались друг с другом: «шу-шу»…
«Юнкерсы» и «фокке-вульфы», отбомбившись и отстрелявшись, спокойно улетели. Подразделения вновь выходили на дорогу, погружали раненых на уцелевшие телеги и машины (убитых присыпали горячей землей там, где их настигли пули или осколки бомб) и продолжали движение. Душу при этом терзала горчайшая мысль: как же это так, что свежая, полнокровная дивизия, не убивши ни единого врага, уже в первые дни понесла такие ужасные потери? Стоило ли для этого съезжаться со всех концов огромной страны в заснеженную казахстанскую степь, где днем и ночью, в лютую стужу, готовиться к тому, чтобы стать боевым соединением, грозным для противника и вселяющим уверенность в грядущей победе для нас, ее бойцов и командиров, и не только для нас, но для всех, кто, отнимая у себя последнее, отдавал своим защитникам? Стоило ли?..»
Но была в дивизии и первая победа. Это когда при повторном налете фашистской авиации командиру одной из артиллерийских батарей младшему лейтенанту Николаю Савченко удалось из полевой 76-миллиметровой пушки сбить при выходе из пике два «юнкерса». Ликованию солдат, начинавших утрачивать веру в себя, не было предела…
