Мужичонка с вилами мельком глянул на оружие, окинул взглядом саму Вику, на мгновение задержав недружелюбный взгляд на её темной косе, вольно змеившейся из-под края балаклавы.
– Нет того, чтобы ныне дивчата шелковы платья носили. Экая на тебе хламида!
Вика, левой рукой придерживая приклад автомата, правую подала старухе. Та ловко карабкалась наружу из руин «газели». Бабка приняла помощь, крепко вцепилась в рукавицу, не выпуская, однако, из рук тяжелую клетчатую сумку.
– Что набрала, бабка? – спросила Вика.
– Сардинки, масло постное, – отвечала старуха. – Картошка есть. Пожарим. Будем живы.
Наконец она встала на твердую землю. Сумку примостила между ног, сжала лодыжками, будто опасаясь за вновь обретенную добычу. Левую руку она держала в кармане пальтеца, словно оберегала кисть. Неужели тоже ранена? Вике не хотелось расспрашивать, а старухе хотелось уйти, но она почему-то не решалась, настороженно посматривая то на викино оружие, то на её переносье, остававшееся открытым в прорези балаклавы. Смотрела пристально, непрестанно сжимая и разжимая дряблую, покрытую старческими пятнами кисть правой руки. Сильно заношенную шапчонку-пирожок из некогда дорогого меха она обмотала шалью, из-за чего голова её казалась неестественно большой. Швы на стареньком, драповом пальто местами разошлись, пряди ватина выбились наружу. И лицо старухи, и её одежду, и обувь покрывали пятна копоти. От неё разило давно не мытым телом, солярой и перегаром. Вика поморщилась.
– Нет ли водки? – жалобно спросила старуха. – Порой бывает так страшно… Но выпьешь, и оно вроде ничего…
– Вы кто? – спросила Вика. – Откуда здесь эта «газель»? Зачем её подожгли? Кто её тушил? Кто стрелял в вас?
– Я?.. Зачем?.. – Старуха сначала оторопела, а потом принялась оправдываться. – Паспорт вот не прихватила. Анна Исаковна я, Косьяненко. Учительница. Бывшая. Русский язык и литература. Сейчас на пенсии. Внук в… С вашими он. А сын…
Лицо её дрогнуло.
Легкий удар в плечо. Вика обернулась. Терапевт протянул ей початую бутыль «Джим Бимма». Нацепил на нос зеркальные очки – весеннее солнышко жестоко, если зрачки неправильно реагируют на свет. Зато рука тверда.
– На. Стас увидит – отправит на губу, – буркнул Терапевт. – Пусть лучше они порадуются.
– Рука тверда и танки наши быстры, – проговорила Вика, забирая бутылку и, обернувшись к учительнице, добавила: – Пойдем, бабуля. Мы тебя проводим.
Она выдернула у старухи из-под ног сумку с провизией, сунула в неё подарок Терапевта. Старуха засеменила впереди. Непрестанно оборачиваясь, с настороженным интересом заглядывая Вике в лицо, она поведала об обстоятельствах гибели старшего сына. Вика в одной руке тащила клетчатую сумку, на сгибе другой покоился автомат. Терапевт шлепал следом. Этот всегда держит оружие наготове. Малейшее сомнение – начнет шмалять за милую душу, не выясняя – кто, откуда, зачем и почему возник на его пути. Бабка тарахтела без умолку:
– А за «газель» могу сказать так. С южной окраины приходит человек. Часто. Большой начальник. Свита у него… Между собой то на английском языке общаются, то на немецком. Бойко так чешут. Но сам начальник и по-русски хорошо говорит. А вот по-украински – не очень. Напрягается. Имя у него странное. И вроде наше, в Святцах такое есть. Но как-то у нас не принято так крестить младенцев. Да и какие нынче младенцы!.. А в этот раз они гуманитарку пригнали. А потом между собой ссориться начали. Бог весть из-за чего! Вот «газель» и загорелась. Да и люди…
