Одживей вытянул шею и подозрительно принюхался. Даниэль остро посетовал в душе, что от него несет резкой и, главное, непривычной противомоскитной вонючкой. Это же оскорбление для чувствительного лорсиного носа. «Хороший Оджи, хороший. Успокойся, приятель, я тебя не обижу. Ты же смышленый парень и понимаешь, кто тут стоит». Лорс настороженно изучал его. Тот и не тот, хозяин и не хозяин. Даниэль стоял тихо, весь уйдя в мысленный контакт со зверем, уговаривал его, убеждал, улещивал. Наконец Одживей шумно вздохнул, словно хотел сказать: «Ладно уж, поверю тебе», – и отвернулся. Зашагал назад, туда, где по-прежнему волновались лорсихи. Пастух двинулся за ним, сдерживая шаг, чтобы не напугать теперь самок.
И вот он увидел. На земле, на смятых листьях пальмы, распластался серовато-коричневый лорсенок. Он лежал на брюшке, тонкие белые ноги были растопырены и вытянуты вперед, а голову Даниэль никак не мог рассмотреть, как будто ее вдруг не стало. Где же голова? Оторвана? Вокруг топтались лорсихи. Одна – у нее всегда были такие печальные глаза, что Даниэль звал ее Ага Шау, то есть Мать Скорби – все подталкивала теленка носом, пыталась приподнять. Две другие тревожно взревывали, лорсята жались у них под брюхом. Одживей молчал, поводил головой, а Сат Аш храпел и в ярости взбивал копытами землю. Чуть в стороне сидел Сильвер, Серебряный Пес – крупней матерого волка, серебристо-серый, точно седой – и по-собачьи горевал, одновременно жалуясь на жизнь и угрожая подлому врагу.
– Ага Шау, – окликнул Даниэль.
Лорсихи с телятами всхрапнули и шарахнулись прочь, а Мать Скорби крутанулась на месте и приподняла ногу с грозным раздвоенным копытом.
«Ага Шау. Хорошая. Бедная ты моя…»
Из-за плеча Даниэля выдвинулась морда Сат Аша. Старый лорс фыркнул, и чуткая к мысленному контакту Мать Скорби опомнилась, признала хозяина. Отвернулась и снова ткнулась мордой в своего мертвого теленка.
Пастух подошел ближе. Вот оно что – головка малыша попала в развилку ствола, и он задохнулся.
– Ау Тах, – вымолвил Даниэль, опускаясь на колени. Ау Тахом – Танцующим Под Луной – прозвал он теленка, увидев однажды, как тот кружится на поляне в лунном свете.
А это что? На шее у лорсенка была затянута петля, и длинный конец кожаного ремня лежал на земле. Тонкое, прочное, отлично скользящее лассо. Ау Таха поймали и думали увести из загона; оттого и растопырены голенастые ноги, что он изо всех силенок упирался, когда его тащили. А потом угодил между стволов. Лемуты, будь они прокляты… Даниэль бережно выпростал голову лорсенка, распустил затянутую петлю и снял ремень. Медленно, механическим движением свернул его и повесил на сук. Погладил серовато-коричневый мех малыша.
– Ау Тах… Бедолага.
В шею ему ткнулся собачий нос. Пастух оттолкнул пса; Сильвер взвизгнул. Даниэль оглянулся и увидел, что Серебряный поджимает переднюю лапу. Похоже, сломана. Острые уши стояли торчком, желтоватые прозрачные глаза смотрели на хозяина преданно и виновато, пушистый хвост был опущен. Сильвер неловко переступил на трех лапах и лизнул Даниэля в подбородок.
– Отвяжись. Не уберег – и не подлизывайся…
Он умолк, перевел дыхание. В Тайге смерть крадется по всем тропам и может подстеречь любого – человека, собаку, взрослого лорса. Без толку корить пса за то, что сам он жив, а лорсенок – нет. И все же Танцующего Под Луной было жаль до слез.
