Там, за этими бронированными дверьми, длинной чередой уходящими по обе стороны тюремного коридора, шла своя жизнь. Пусть и извращенная, грязная, но, тем не менее, со своими страстями и личностями. Закон волчьей стаи. Здесь выживал сильнейший. И, наверное, хитрейший. Кто не имел сильных черт в характере – неминуемо опускался на дно тюремного сообщества. Слабых топтали, помыкали ими, удовлетворяли с их помощью свою похоть. Заглядывая через смотровые окошки внутрь камер, Петров уже привык видеть «опущенных», которые покорно подтирали заплеванный пол и стирали носки для сидящей в камере «братвы».
Нет, сам сержант в тюрьму попасть бы не хотел. Насмотрелся досыта на тамошний быт. Хотя, признаться, отчаянно завидовал отпетым сорвиголовам, обитающим сейчас на воле. Самая середина девяностых годов двадцатого столетия. Время вольготной жизни для всякого рода бандитов. Джентльмены удачи, мать твою! Сержант сплюнул под ноги, но облегчения не ощутил. Там, на воле, уркам жилось неплохо. Власти, занятые собой, не донимали, заманчивых перспектив, хоть отбавляй. Щипай себе новорожденный класс «буржуев», да прогуливай изъятое у них «бабло» в кабаках с развратными девками. Красота! А повезет, возьмешь большой куш и сам заделаешься одним из этих… «новых русских». Вон, только посмотри по газетам и телевидению. Везде уголовный элемент лезет, рвется к власти. Любыми путями. Знают, где кормушка-то. Половина депутатов, наверное, с темным прошлым. Добудут тепленькое местечко и отламывают себе понемногу от государственного пирога.
С подобными отвлеченными мыслями сержант вразвалочку двинулся вдоль коридора. Размеренный темп ходьбы, движения тела, выверенные до автоматизма за счет тысячекратных повторений. Остановка, рука взлетает вверх, прикладываясь к механизму открывания наблюдательного окошка в камеру. Проем открылся с легким привизгиванием, смрадно пахнув в лицо надзирателя. Петров привычно поморщился, явив брезгливую гримасу, однако, как и полагалось ему по служебной инструкции, внимательно осмотрел помещение. Ничего особенного – обычный тюремный контингент. Матерые урки лениво взглянули в сторону проема, среагировав на звук, а затем снова вернулись к своим делам. Лишь «угловой» засуетился, вскочил со своего места под нарами и вышел на середину помещения, угодливо улыбаясь лишенным передних зубов ртом.
– П-шел в свою нору, туловище! – прошипел ему сержант с обычным пренебрежением, – Живо!
Небрежно захлопнув проем, Петров двинулся дальше. Все, как обычно, как заведено. Все привычно для его глаз. Он заглянул еще в пару камер, но ничего интересного для себя не увидел. Да и не ожидал увидеть. Интересное, знал, находится в камере под номером триста шестнадцать, следующей по ходу маршрута его обхода. Там обитал человек, сумевший произвести впечатление на сержанта.
Таких, как тот тип, люди за глаза часто называли «волками», «волчарами», вкладывая в эти обозначения самый негативный смысл. Самая короткая и самая полная характеристика для той разномастной когорты «беспредельщиков», появившейся в период вседозволенности девяностых на просторах постсоветских государств. То были отщепенцы, для которых не существовало святого. Они могли удавить ради собственной выгоды и родную мать, а собираясь в сообщества, творили чудовищные вещи, потрясающие добропорядочное общество до конвульсивных судорог. Сержант, наслышанный о подобных вещах, внутренне содрогался, однако невольно благоговел перед «волками», добровольно лишившими себя всего человечного.
