Перед нами расстилается Малая Степь, жёлтая, бескрайняя, испещрённая прожилками лилового чертополоха и странных чёрных деревьев. Мутный солнечный свет просачивается сквозь пелену облаков, жидкую, как бульон от гуляша. Последние осенние мухи вьются у нас над головой, напевая свои гнусавые прощальные песни, и их радужные крылья трепыхаются. Никаких других звуков, кроме тихого стука копыт наших коней и воя ветра, прижимающего траву к суглинистой земле.
Есть что-то особенное во всём этом бесконечном открытом пространстве, от чего внутри разверзается зияющая пропасть, чистая и опустошённая. Я привыкла к тесному скоплению деревьев, к удушливым объятиям коры и колючих зарослей.
– Уж лучше лес, – вслух отмечаю я, пока трава рисует взъерошенные тени на боках наших коней.
Гашпар удивлённо приоткрывает рот.
– Как ты можешь такое говорить? Ты же видела, что случилось с Фёрко и Имре. Твой народ и правда такой чёрствый, как рассказывается в историях Охотников.
Беру себе на заметку никогда больше не вести себя с ним легкомысленно. Но все годы, проведённые рядом с Вираг, научили меня сдерживать праведный гнев. Заставив свой голос звучать тихо и мягко, спрашиваю:
– Что это были за твари у озера? У Охотников есть список всего, что они убивают в лесу?
– Это были чудовища, – бесстрастно отвечает он. – Иные Охотники зовут их лидерцек. Неважно. Бесполезно давать злу имя.
Его холодные высокомерные интонации раздражают меня, особенно после всей его болтовни об очернении души.
– Ты называешь ястреба злом, когда он ловит мышь, чтобы съесть? Называешь злом пламя, которое сжигает твои дрова дотла? Зовёшь злом ночное небо, когда оно выпивает день? Конечно же нет. Они выживают, как и все мы.
Я сама удивлена яростью в своём голосе и тем, насколько я сейчас похожа на Вираг.
– Нет, не думаю, что ястреб – зло, – через паузу отвечает Гашпар. – Но я – не мышь.
– И слава Иштену, что нет, – говорю я. – Мыши не могут позволить себе роскошь судить о морали каждого живого существа, с которым сталкиваются. Мышей просто едят.
Гашпар застывает в седле.
– Принцепатрий требует моральной стойкости от всех Своих последователей. Это лучшее, что мы можем сделать, чтобы вылепить себя по Его подобию.
– И он награждает вас слабенькой огненной магией?
Конечно, сама я не могу зажечь даже спичку, но если цена силы Охотника заключается в том, чтобы связать себя с каким-то мрачным безжалостным богом, который требует чистоты и совершенствования, – не уверена, что оно того стоит. В сравнении с этим наши боги требуют совсем мало: улыбок на бесконечные сказания Вираг, принесения в жертву лесных птиц на берегу реки. Жалкие занятия, на которые я каждый раз ругалась и внутренне протестовала, хотя и то и другое предпочтительнее, чем расстаться с мизинцами на руке или на ноге.
– Он награждает нас спасением. – Лицо Гашпара каменеет, но он чуть запинается. – Тебе не понять.
– И хорошо, что нет, – отвечаю я, чувствуя гневный зуд в коже. – Я рада, что не проживаю свою жизнь во власти бога, который отбирает части тел у десятилетних мальчишек.
