Вот выделанным чернением на общей белизне впереди проступило головетвие осокоря. А за ним аккурат и будет та полянка, где теперь наверняка стоит, поветвивевая рогами и пуша ноздри, Бельмак.
– Лось, лось, лось! – приманно завел Клюха, зная, что именно на этот зов к нему шел сохатый.
Но ответом ему был ворчливый вороний карк. Он чуть ли не кубарем скатился с горушки, от подножья которой начиналась полянка, к какой он себя стремил, и увидел воронье мешево и разметанные в разные стороны кровавые разводы.
Сердце его сдавила давешняя нылость.
– Значит, бирюки его нашли, – вслух подумал Клюха и двинулся к бугром лежащей на земле кровавости.
Он остановился в полшаге от того места, откуда упорхнула, когда Клюха на нее матерно кышнул, стая воронья, перемеженная и сорочьей белобокостью. А пришило его стопу к земле то, что он увидел на снегу полозья отцовских саней, на которых они собирались ехать на охоту.
А чуть поодаль заметил он и то, что подтверждало молниево пронзившую его догадку. На нетронутости пороши шубно ворсилась прогалка. Это тут лежала шкура Бельмака, на которую отец аккуратно, как это всегда делал, складывал куски тут же порубленного мяса.
Нашел он и место, где был повешен «гусек». Арефий Кирсаныч всегда пристраивает печенку и прочий сбой на какой-нибудь сучок, чтобы стекла кровь.
Вокруг же этого кровавого, чем-то похожего на закат перед ветреным днем пространства было все исхожено разномастными следами. Вот эти – разлатые в елочку – явно принадлежали Верятину. Это на нем заграничные, на меху теянные ботинки. Нашел он и высококаблучную обутку Бугураева. Как и все люди маленького роста, он даже в этом пытался выгадать себе вершок вышины. Но следующий след, на который он напал, заставил его слезливо ахнуть. Узорный отпечаток, что виднелся у его ног, принадлежал «румынкам» Клавдии Якимовны.
– Так вот их кто сюда привел! – горестно воскликнул Клюха.
Он – рукавом – смел с лица слезы и произнес:
– Но ведь не стреляли!
И вдруг голубком забилась в груди надежда: а может, это другой лось. А Бельмак, испугавшись многолюдного вторжения в его владения, убежал в какую-нибудь дальнюю уремность.
Клюха еще какое-то время «полоськал», потом спешным шагом направился к дому.
У ворот, заметил он еще издали, стояло четыре машины – три легковушки и один грузовик. Клюха – через леваду – прокрался к плетню, что отделял ее от база, и, вышарив глазами разломность, в которую можно наблюдать, припал к ней взором.
И в этот момент из дома раздевши, только в одних шапках, вышли Бугураев, Вычужанин и Верятин.
– Ведь надо! – сказал Николай Митрофаныч. – Такого гиганта и – ножом!
– Алифашкин охотник знатный, – подал голос Бугураев. – У этого рука не дрогнет.
– У него прямо гипноз какой-то! – восхищенно начал Денис Власич. – Ведь заметили, лось даже не убегал.
– А хозяйка-то какая следопытка! – вновь завосхищался Верятин; на этот раз, как понял Клюха, матерью. – Точно вывела на его становище.
В это самое время из-под повети, где все время раздавалось вжиканье пилы, вышел дядька Гараська. В руках он нес лосиные рога.
А Клюха представил, как они подъехали к той полянке. Как мать, голос которой Бельмак знал, подманила его, и отец… – спазм в груди перехватил не только горло, но и саму мысль.
И в это время дядька Гараська, видимо, не подозревая, что под плетнем сидит племянник, взгромоздил на кол голову Бельмака, и Клюха увидел те паучинки наростов на зрачках, которые порождали к нему такую душу вынимающую жалкость.
