Митрополит и колокола услышал, и замысловатое мельканье огней на вежевой башне узрел, поскольку, едва сбросив с плеч дорожный тулупчик, не увещевать принялся, скорее уличать и пытать с пристрастием. Не в уединении – прямо на высокой рубленой паперти храма, благо что в обители было пустынно и лишь один юродивый сидел, слепой и глухой, ровно истукан каменный. Братия не скоро собиралась из отдалённых скитов. Иные скрыты были в лесах за версту и более.
– Кому знаки подавал? Почему в колокол бил? Своих разбойных людей упреждал?!
– К вечерней службе звонили, святейший, – покорно молвил Сергий. – Чтоб в скитах слышали. Они ведь там времени не знают…
– Отчего не по чину звонят?
– По уставу, святейший. Устав у нас таков…
– Подобным звоном знак подают!.. Не звон – потеха, игрище скоморошье!
– И тут твоя правда… Незрячих послухов у нас много. Для них и звоним, чтоб не напутали чего…
Митрополит обвял от негодования.
– Незрячих?!
– В последнее время много слепых прибивается, – смиренно и охотно объяснил Сергий. – Толпами идут. Вон, позри!
И кивнул на юродивого. Алексий посохом перед его носом помахал, в глаза заглянул – перламутровые бельма…
– Откуда же берутся?
– Одному Богу известно, – посетовал игумен. – И ладно бы трахома – иная хворь привязывается. Ты, святейший, всё ведаешь про глазные болезни.
Ханшу Тайдулу в Орде избавил от темноты. Да по Руси теперь зараза расползлась, спасу нет. Ладно, бельма растут, зато глаза вроде бы целы, но света не зрят. Особенно в осенних сумерках так и вовсе ничего не видят. Куриная слепота, что ли?..Вот и звоним эдак на вечернюю службу. Сойдутся всей час, так иных сам позришь.
Алексий выслушал замысловатую речь настоятеля и, похоже, не понял, хвалят его или скрытно надсмехаются. Поэтому проворчал неуверенно:
– Что-то не видел я на Москве толпы незрячих…
– Верно, чудотворче, и не увидишь. Они же к нам бредут. Мы всех принимаем… Алексий головой потряс, трижды перекрестился, словно сгоняя наваждение.
– А зачем светочами с башни махали?
– Так у меня глухих скитников довольно. Ушная хвороба ходит, ужель неслышал? Гной течёт, глохнут люди…
– На всё ответ припасён!.. Сколько ныне народу у тебя по скитам сидит? Настоятель непритворно вздохнул.
– Малое число, святейший, по иноку да по паре послушников в каждом.
Да и те тёмные или вовсе немтыри. Что-то не идут здоровые в обитель, как прежде. А несёт к нам весь сор мирской, человеческий… В распахнутые ворота и впрямь начали входить иноки и послухи – слепые, горбатые: иные на четвереньках ползут, иных трясучка бьёт. У многих лица старыми рубцами посечены, ровно у воинов бывалых, у иных рук не достаёт. Входят, кланяются Алексию и выстраиваются, будто на показ. А один, с батожком, взошёл на паперть и пал на колени перед митрополитом.
– Отче! Чудотворче! – возопил, однако же, точно обращаясь к святейшему. – Исцели! Во имя Христа и Пресвятой Богородицы! Сними пелену с очей моих. Света не видывал! Приложи свои длани! Вместо зениц в глазах стояли одни яркие даже в сумерках белки. Ощупью потянулся к рукам Алексия, однако, не отыскав их, прильнул к ногам и стал целовать сапоги. Привыкший к подобным молитвам и стонам страждущих, митрополит отчего-то смутился, попятился, посохом оттолкнуть попытался незрячего. Но будто и сам слепой, тыкал мимо. Сергий на помощь пришёл, прикрикнул:
– Изыди! Ступай прочь! – и, взявши за шиворот, оттянул послуха. – Иди, покуда плетей не получил!
